Судьба Лескова в литературе оказалась очень непростой. Творчество этого самобытного русского писателя, знатока народной жизни, отдавшего литературной работе 35 лет и оставившего богатое литературное наследство, надолго оказалось вычеркнуто из блестящего ряда русской классики XIX века. Лишь в последние десятилетия он постепенно стал занимать принадлежащее ему по праву место. А причиной тому явилась независимая позиция в литературно-общественной борьбе, которая особенно усилилась в период подготовки и проведения крестьянской реформы 1861 года. Затем уже в советском литературоведении Лесков попал «под подозрение» как автор «антинигилистических» романов, которые воспринимались как антидемократические и антиреволюционные. Какова же была первопричина того, что на столь долгое время за Лесковым закрепилась репутация «отступника», или в еще более резкой форме — «предателя»?
Все началось в 1862 году — весьма знаменательном для России. Реформа прошла не совсем так, как ожидали многие. Последовавшие за ней события шокировали многих: революционерам-демократам не удалось «призвать Русь к топору», зато в Петербурге начались пожары. Жители были напуганы и обвиняли во всем ту самую молодежь, которая еще недавно с таким азартом проповедовала идеи нигилизма. Мы вполне можем представить себе этих молодых людей по роману Тургенева «Отцы и дети». Недаром Достоевский увидел в Базарове неоднозначное и опасное явление русской жизни, которое позднее показал в своем романе с красноречивым названием «Бесы». Лесков тоже выступил в те годы с «антинигилистическими» романами «Некуда» и «На ножах», но это было уже после того, как его обвинили в предательстве. Разберемся сначала, кого мог «предать» Лесков.
Лесков вошел в русскую литературу в конце 1850-х — начале 1860-х годов как автор рассказов о народной жизни, которую он знал не понаслышке. Много позже он писал: «Я не изучал народ по разговорам с петербургскими извозчиками, а я вырос в народе... Я с народом был свой человек, и у меня есть в нем много кумовьев и приятелей». Уже первые рассказы писателя — «Погасшее дело» и «Разбойник», написанные в 1862 году, «Язвительный», вышедший годом позже, — представляли то истинное лицо народа, которое хорошо было знакомо автору. В поездках по всей стране в качестве служащего частной коммерческой компании, служа в Орловской палате уголовного суда и Киевской казенной палате, Лесков убедился в том, что интересы крестьянина очень далеки от социальной и политической борьбы — их надеялись увидеть в народной среде революционеры-демократы. Вспомним, что даже Катерину из «Грозы» Островского с этих позиций стремились представить чуть ли ни борцом с «темным царством». Так почти сразу, несмотря на близость тематики, обозначились серьезные расхождения Лескова с этим кругом писателей и общественных деятелей. Совсем недолго он был членом Шахматного клуба, созданного по инициативе радикально настроенных литераторов, среди которых был и Н.Г. Чернышевский. Лесков не считал нужным скрывать свое несогласие и часто выражал его в достаточно резкой форме. Но все же эти разногласия до поры не выходили за рамки обычной для того времени полемики.
Негодования обрушились на бывшего соратника, когда 30 мая 1862 года он опубликовал передовую статью о петербургских пожарах в газете «Северная пчела». Нам памятно это издание по его яростным нападкам на Пушкина, но тогда у руководства газетой стоял Булгарин, прославившийся своей консервативно-охранительной направленностью. Но в 1860 году она перешла в руки П.С. Усова и заняла либеральную позицию. Лесков, возглавивший отдел внутренней жизни России, помещал в «верхних столбцах» газеты передовые статьи. Приветствуя проводимые правительством реформы, Лесков был озабочен тем, чтобы крайние радикалы, сторонники революционных методов, не спровоцировали репрессии и не затормозили тем самым ход реформ. Но полемизируя с идеями «Современника», и прежде всего Чернышевского как самого яркого их выразителя, Лесков вел спор и с консервативной печатью — «Домашней беседой», «Днем», «Русским вестником». Его позиция в политической борьбе эпохи отличалась самостоятельностью, что сказалось и в оценке событий 1862 года.
Именно статья Лескова о петербургских пожарах, опубликованная 30 мая 1862 года, стала причиной того шквала негодования, который обрушился на него со всех сторон и предопределил дальнейшую неприязнь, которую и много позже высказывали по отношению к Лескову представители революционно-демокартической критики. В чем же состояла причина такого ожесточения?
В это время появилось множество статьей в печати, которые прямо обвиняли революционную молодежь и называли ее поджигателями, другими словами — террористами. Общество было напугано появлением революционных прокламаций, призывавших к «революции, революции кровавой и неумолимой, — революции, которая должна изменить радикально все, все без исключения». Авторы «Молодой России» прямо заявляли: «Мы Не страшимся ее, хотя и знаем, что прольется река крови, что погибнут, может быть, и невинные жертвы».
Лесков откликнулся на эти события достаточно сдержанно. Он писал следующее: «В народе указывают на сорт людей, к которому будто бы принадлежат поджигатели, и общественная ненависть к людям этого сорта растет с неимоверною быстротою. ... Насколько основательны все эти подозрения в народе и насколько уместны опасения, что поджоги имеют связь с последним мерзким и возмутительным воззванием, приглашающим к ниспровержению всего гражданского строя нашего общества, мы судить не смеем». Очевидно, что автор этих слов стремится избежать каких-либо однозначных выводов и оценок, но нам с позиции исторической дистанции вполне понятны его опасения. Слишком очевидно история XX века показала то, во что выливаются подобные призывы и какие беды они несут всему народу — неважно, сколь бы ни были благородны цели тех, кто призывает к такому разрушению. Но с позиции недавних близких Лескову людей, — тех, кто был с ним вместе в Шахматном клубе, выступал в литературном творчестве в защиту русского крестьянства, — с точки зрения бывших соратников Лесков оказался «отступником». Его обвинили — ни много ни мало! — в печатном доносе, в натравливании полиции на студентов. Никакие оправдания Лескова в следующих статьях не помогали.
Ситуация усугубилась после начала правительственных репрессий, направленных на революционно-демократические журналы и их лидеров. Летом 1862 года были приостановлены журналы «Современник» и «Русское слово», арестован Чернышевский. Вскоре Лесков в качестве корреспондента «Северной пчелы» уехал в Париж, но и там его не оставляло ощущение несправедливости обвинения. Правда, с тех пор крупных публикаций в «Северной пчеле» у Лескова уже не было, но ответом на все эти обвинения явилось его творчество.
И теперь уже критика стала выискивать крамолу не в статьях писателя, а в его произведениях. За ним на многие годы закрепилась «дурная репутация». Позднее в революционно- демократической критике остракизму были подвергнуты не только «антинигилистические» романы «Некуда» и «На ножах», но и все другие произведения Лескова. Наиболее точно эти позиции выразились в отзыве Писарева на роман «Некуда», вышедший в 1864 году. Критик писал: «Меня очень интересуют следующие два вопроса: 1) Найдется ли теперь в России — кроме «Русского вестника» — хоть один журнал, который осмелился бы напечатать на своих страницах что-нибудь выходящее из-под пера г. Стебницкого (таков был вначале литературный псевдоним Лескова) и подписанное его фамилией? 2) Найдется ли в России хоть один честный писатель, который будет настолько неосторожен и равнодушен к своей репутации, что согласиться работать в журнале, украшающем себя повестями и романами г. Стебницкого?». Когда спустя несколько лет в 1869 году вышел двухтомник произведений Лескова «Повести, очерки и рассказы М. Стебницкого», куда вошли такие шедевры, как «Леди Макбет Мценского уезда», среди революционно-демокартической критики не нашлось тех, кто захотел бы объективно отнестись к несомненному таланту писателя. Причины этого достаточно ясно отражены в рецензии на двухромник Лескова, которую опубликовал Салтыков-Щедрин. Он отмечал: «Имя г. Стебницкого получили известность с 1864 года, то есть с того времени, когда его знаменитый роман «Некуда» в первый раз появился в печати. Это произведение пера господина Стебницкого имело для него самое роковое и почти трагическое значение: по милости этого романа литературная репутация его сразу была составлена, известность упрочена и судьба его, как писателя, тут же решена была навеки. ... Все, что было им писано прежде, и все, что он писал впоследствии, уже не имело и не могло иметь существенного влияния на его литературную карьеру по той причине, что она уже была сделана». *
Но время все расставило на свои места. Сейчас, после столь длительного периода неприятия и сознательного искажения Лескова в советской критике, творчество этого самобытного писателя возвращается к нам в своем истинном виде. Именно в художественном осмыслении волновавших русское общество проблем и выразилась взвешенная и тщательно продуманная позиция Лескова в вопросе о народе, социализме и революции. Его ответ оппонентам — это не только «антинигилистические» романы, но и все его творчество в целом.
Яркий и необыкновенно самобытный русский писатель Лесков, на первый взгляд, стоит вне литературной традиции — настолько непохож его стиль, особая сказовая манера на произведения его современников. Даже жанрово-композиционная структура его рассказов кажется чем-то совершенно необычным на фоне литературы той эпохи. Так многие исследователи творчества Лескова усматривают в композиции «Очарованного странника» полемичность по отношению к роману XIX века и говорят об этой черте как о сознательном литературном приеме, что подтверждают и слова автора: «Рассказ писан вроде «Смеха и горя», то есть легко делится эпизодически», — отмечал Лесков. Многим его современникам именно это казалось недостатком произведения. Например, критик Н.К. Михайловский писал в статье «Литература и жизнь»: «В смысле богатства фабулы это, может быть, самое замечательное из произведений Лескова, но в нем особенно бросается в глаза отсутствие какого бы то ни было центра, так что и фабулы в нем, собственно, нет, а есть целый ряд фабул, нанизанных как бусы на нитку, и каждая бусинка сама по себе и может быть очень удобно вынута, заменена другою, а можно и еще сколько угодно бусин нанизать на ту же нитку». Но такое построение отвечало стремлению писателя показать русскую жизнь как можно шире. Подобное построение, по замечанию писателя Ю. Домбровского, связано с русской литературной традицией, берущей начало в поэме Гоголя «Мертвые души», также нацеленной на то, чтобы показать «всю Русь». В результате творческого усвоения найденного Гоголем композиционного приема герой Лескова получал возможность свободно передвигаться сквозь самые разные социальные пласты и вступать в отношения с людьми самых разных социальных положений, что отвечало задаче писателя. В то же время сам характер героя и некоторые идейно-тематические линии позволяют увидеть связь «Очарованного странника» с иными явлениями русской литературной традиции.
Такой герой входит, с одной стороны, в галерею лесковских «чудиков» из цикла рассказов о «праведниках», а с другой — соотносится с темой «кавказского пленника», разработанной в русской литературе еще Пушкиным в его романтической поэме, а в 1872 году, за год до появления «Очарованного странника», подхваченной Л.Н. Толстым. Именно последнее произведение, видимо, могло вызвать у Лескова желание дать свое решение этой темы в соответствии с характером его героя. У Толстого рассказчик не персонифицирован, он излагает события своего плена в спокойной эпической манере, стилизованной под рассказ человека из народа. Рассказчик у Лескова отличается яркой индивидуальностью и колоритной речью. История его десятилетнего плена показывает столкновение двух совершенно разных систем национального быта, обычаев, религиозных представлений, пропущенное сквозь сознание пленника, Ивана Северьяновича Флягина, в котором Лесков воплотил подлинный русский национальный характер со всеми его достоинствами и недостатками. Это характер парадоксальный, импульсивный и непредсказуемый, а потому традиционная ситуация «кавказского пленника» выглядит несколько необычно. Вынужденный приспосабливаться к чужому образу жизни, пленник остается внутренне чужд ему, что создает сложное смешение трагических и комических мотивов. Комизм возникает не в самом тексте рассказа Ивана Северьяновича, а за счет несовпадения точек зрения рассказчика и его слушателей, реплики которых представляют позицию автора. Таков, например, его рассказ о женах и детях, появившихся во время жизни у кочевников. Для Флягина они остаются как бы чужими, поскольку, как он говорит, «некрещеные-с и миром не мазаны». В то же время умение реально оценить обстановку и временно примириться со своим положением помогают Флягину выжить в плену долгих десять лет и совершить потом удачный побег.
Эта линия выводит на сопоставление с иной литературной традицией, соотнесенной с творчеством Лермонтова. Показательно, что в «Герое нашего времени» автор-повествователь в «Бэле» проводит сходную мысль о «способности русского человека применяться к обычаям тех народов, среди которых ему случается жить». Лермонтов также связывает это качество с особенностями национального характера, говоря о присущей ему гибкости и наличии в нем «ясного здравого смысла, который прощает зло везде, где видит его необходимость или невозможность его уничтожения».
Безусловно, сходство сюжетно-психологических ситуаций Печорин — Бэла — Максим Максимыч, с одной стороны, и князь — Груша — Иван Северьянович, с другой, — это не результат заимствования. Как и в случае с темой «кавказского пленника» Лесковым движет дух творческого соперничества. Сходство ситуаций состоит в том, что и в «Герое нашего времени», и в «Очарованном страннике» ситуация увидена и рассказана простым человеком, участником этих событий. Но при этом роль Флягина гораздо значительнее, чем роль Максима Максимыча у Лермонтова. Если Максим Максимыч жалеет Бэлу и сочувствует ей, то Иван Северьянович бескорыстно поклоняется красоте и таланту Груши. Их связывает внутреннее родство артистических душ, и на этой основе они противопоставлены князю. Нет полного совпадения и в образах князя и Печорина, хотя сюжетное сходство очевидно. Эгоизм князя не имеет того общественного значения, которое он приобретает в характере Печорина. Нет у князя и печоринского глубочайшего разочарования в жизни. Более того, в отличие от Печорина, князь вообще не способен на глубокое, бескорыстное чувство, о чем свидетельствует судьба оставленной им ранее секретарской дочки Евгеньи Семеновны. Таких снижающих деталей не было в биографии Печорина, в характере которого даже недостатки и пороки вплетены в романтический ореол его яркой, неординарной личности.
Таким образом, описывая историю, подобную изображенной Лермонтовым в «Бэле», Лесков переставляет акценты. Его герой не князь, а простолюдин, но при этом нравственно возвышающийся над своим господином. Сам князь, неплохой, но малодушный и избалованный человек, осознает нравственное превосходство Ивана Северьяновича и относится к нему как к доверенному лицу. При этом и Флягин, рассказывающий всю эту историю, не склонен выносить приговор князю. Он осознает, что князь таков, каков он есть и другим быть не может. Это вполне соответствует представлениям человека из народа о всех князьях. Недаром он говорит Джангару: «...Наши князья слабодушные и не мужественные, и сила их самая ничтожная».
Таким образом, возвеличивая «маленького человека», но при этом избегая идеализации своего героя-простолюдина, Лесков развенчивает дворянского героя, вокруг которого в литературе предшествующего периода был создан романтический ореол. Так органично воспринимая литературную традицию и одновременно вступая с ней в творческую полемику, Лесков создает удивительно емкий образ, в котором собраны огромные потенциальные силы русского народа. Подлинный масштаб «очарованного богатыря» вырастает именно на фоне литературной традиции, причем не только русской, но и западноевропейской литературы, становясь в один ряд с героями Дефо, Сервантеса, Филдинга и Стерна.
Литература к разделу
1. Столярова И.В. Повесть «Очарованный странник» в творчестве Н.С. Лескова. СПб., 1996.
2. Столярова И.В. В поисках идеала. Творчество Н.С. Лескова. Л., 1978.
3. Аннинский Л.А. Три еретика (А.Ф. Писемский, П.И. Мельников-Печерский, Н.С. Лесков). М., 1988.
4. Видуэцкая И.П. Николай Семенович Лесков. М., 2000.
5. Эйхенбаум Б. «Чрезмерный» писатель (к 100-летию рождения Н. Лескова) // Эйхенбаум Б. О прозе. Л., 1969.