Доклады по литературе. 10 класс: учебно-методическое пособие. Аристова М.А.

МИХАИЛ ЮРЬЕВИЧ ЛЕРМОНТОВ

Русский Байрон

(Интересные факты из родословной М.Ю. Лермонтова)

Мы знаем достаточно много о родных Лермонтова: о ранней смерти его матери, о разлуке с отцом, о том, что его воспитывала бабушка, которая очень любила внука. Но что же нам известно о более отдаленных предках поэта? Этому будет посвящен доклад.

Со стороны матери поэт происходил из очень знатного и богатого старинного русского рода Арсеньевых-Столыпиных. Бабушка Михаила Елизавета Алексеевна хотела, чтобы ее дочь Мария вышла замуж за достойного их рода человека. Вот почему она так невзлюбила Юрия Петровича Лермонтова, который посватался к ее дочери. Он был отставным капитаном, принадлежавшим к старинной, но обедневшей дворянской семье, и владел лишь небольшим сельцом Кропотовым в Тульской губернии. В свое время Юрий Петрович окончил Первый кадетский корпус в Петербурге, участвовал во многих военных кампаниях русской армии, но в 1811 году вышел в отставку. Во время войны с Наполеоном в 1812 году он вступил офицером в Тульское народное ополчение, был ранен и в начале 1814 года после лечения в госпитале вернулся домой. Это был вполне типичный путь простого русского дворянина и офицера той эпохи, и Елизавете Алексеевне Юрий Петрович казался слишком уж «простым» для роли жениха ее дочери. В результате их свадьба состоялась почти против воли Елизаветы Алексеевны.

Но оказывается, она ошибалась: на самом деле род Лермонтовых происходит из глубокой древности и своими корнями связан с Англией и Шотландией. Из достоверных исторических источников известно, что род Лермонтовых происходит из Шотландии. Один из шотландских предков поэта в 1613 году воевал в рядах польской армии против русских. При осаде крепости Белой этот наемный рыцарь был ранен, взят в плен и остался в России. Он поступил на службу, ему были пожалованы земли в Костромской губернии. Во время второй польской войны, зимой 1633/34 года, он был убит.

Но на этом история взаимосвязей Лермонтова с шотландской и английской родословной не кончается. Более того, именно оттуда тянутся связи Михаила Лермонтова с поэзией. Не все в этой древней истории подтверждается достоверными фактами, но от этого она не становится для нас менее интересной.

По некоторым сведениям род Лермонтовых восходит к средним векам, а именно к шотландскому поэту, жившему в XIII веке, Томасу Лермонту, прозванному Рифмачом. Он стал героем народных преданий, легенд, шотландских баллад, повествующих о волшебной стране эльфов. По преданиям, королева Эльфийской земли, услышавшая, как Томас поет свои стихи, унесла его на снежно-белом коне в свою волшебную страну, где он провел много лет, прежде чем вернулся домой. Впоследствии Вальтер Скотт написал балладу о легендарном Томасе Лермонте. О нем же рассказывает знаменитый английский писатель автор трилогии «Властелин колец» Дж.Р.Р. Толкин в книге «Дерево и лист». Интересно, что и сейчас в Шотландии можно увидеть остатки древнего замка, принадлежавшего, как утверждают, Лермонту.

Михаил Юрьевич Лермонтов знал эти предания о своем далеком предке, и во многих стихах русского поэта- романтика, особенно ранних, отзвуки поэтических шотландских сказаний нашли свое отражение:

Под завесою тумана,

Под небом бурь, среди степей,

Стоит могила Оссиана

В горах Шотландии моей.

Летит к ней дух мой усыпленный

Родимым ветром подышать

И от могилы сей забвенной

Вторично жизнь свою занять!..

Но для нас, может быть, самое интересное то, что тот русский поэт, которого еще при жизни называли «русским Байроном», действительно оказался в родстве, правда весьма дальнем, с английским поэтом-романтиком Джорджем Гордоном Байроном. Известно, что Байрон был кумиром юного Лермонтова, который стремился во всем ему подражать.

Ранняя романтическая лирика Лермонтова отмечена влиянием байронизма, так популярного тогда в России. В его первых еще во многом подражательных стихах и поэмах есть следы прямых заимствований как из Пушкина, так и Байрона. Например, в романтической поэме Лермонтова 1828 года «Корсар» название взято из поэмы Байрона, а сюжет как бы продолжает пушкинскую поэму «Братья разбойники».

Но юный поэт уже и своем раннем творчестве не был просто подражателем: он строил, создавал свой неповторимый стиль, опираясь на опыт великих предшественников, близких ему по духу. Так же он строил и свою личность, пытаясь найти для себя точку опоры в личности и судьбе великого английского романтика:

Я молод; но кипят на сердце звуки,

И Байрона достигнуть я б хотел;

У нас одна душа, одни и те же муки;

О если б одинаков был удел!

Как он, ищу забвенья и свободы,

Как он, в ребячестве пылал уж я душой,

Любил закат в горах, пенящиеся воды,

И бурь земных и бурь небесных вой.

Так писал в 1830 году шестнадцатилетний поэт, в судьбе и поэзии Байрона видевший для себя высокий идеал. Судьба английского романтика, тот «удел», о сходстве с которым мечтал для себя Лермонтов, — это возможность активного участия в борьбе за свободу. Ведь Байрон участвовал в освободительном движении итальянских карбонариев и отдал жизнь в борьбе за национальную независимость греческого народа, погибнув в 1824 году.

Лермонтов имел возможность познакомиться с подробностями жизни Байрона, поскольку в 1830 году в Лондоне английским поэтом Томасом Муром были изданы письма и дневники Байрона с подробными биографическими примечаниями. К этому времени Лермонтов настолько усовершенствовался в английском языке, что мог свободно прочитать в подлиннике книгу Томаса Мура «Жизнь Байрона», как и стихи своего любимого английского поэта. Сочетание глубокой философской мысли и гражданской активности, поэзия «сердечных мук», борьбы и подвига, характерные для Байрона, оказались близки Лермонтову.

Как жаль, что русский поэт так и не узнал о своем родстве с великим английским поэтом! А ведь оно как раз точно доказано. Известно, что одна из представительниц линии Лермонтов, жившая в конце XVII века, вышла замуж за Вильямса Гордона, а в 1785 году на их дочери Екатерине Гордон женился барон Байрон — это были родители будущего поэта, прославившего Англию.

Но даже не зная ничего этого, Лермонтов как будто почувствовал близкую для себя душу, родственную поэзию. Это было счастливое совпадение двух поэтических стихий. По словам поэта той эпохи Д.В. Веневитинова, Байрон «в пламенной душе своей сосредоточил стремление целого века». Таким поэтом для России 1830-х годов стал и Лермонтов. Всего два года спустя после стихотворения, в котором он мечтает быть во всем похожим на Байрона, в 1832 году Лермонтов пишет стихотворение, в котором уже чувствуется сила и мощь вполне самоопределившегося поэта, осознавшего свое место в жизни и творчестве:

Нет, я не Байрон, я другой,

Еще неведомый избранник,

Как он гонимый миром странник,

Но только с русскою душой.

Действительно, многие произведения начала 1830-х годов показывают, что Лермонтов вполне осознал себя как поэт национальный со своей неповторимой творческой индивидуальностью и полностью оправдал название «русский Байрон». Гений Лермонтова, тревожный, мятущийся, тоскующий по идеалу, сомневающийся во всем и неустанно стремящийся к свету, добру, совершенству. Может, потому его стихи так волнуют, зовут к размышлениям о месте человека в мире, о его страданиях и радостях, борьбе и отчаянии. Мятежный парус, белеющий в морской синеве, стал символом страстной, бунтарской и бесконечно одинокой, страдающей личности поэта:

Белеет парус одинокий

В тумане моря голубом!..

Что ищет он в стране далекой?

Что кинул он в краю родном?..

Под ним струя светлей лазури,

Над ним луч солнца золотой...

А он, мятежный, просит бури,

Как будто в бурях есть покой!

Великому английскому романтику Лермонтов посвятил многие свои стихотворения и навсегда остался верен свободолюбивой и мятежной музе, как будто переданной ему в наследство знаменитым английским сородичем.

 

«И всюду страсти роковые...» (Любовь-ненависть в жизни и творчестве Лермонтова)

Слова, взятые в качестве названия доклада из романтической поэмы Пушкина «Цыганы», как нельзя лучше характеризуют особенность лермонтовского отношения к любви. Его романтическое восприятие жизни сказывалось во всем: поэт вечно стремился к недостижимому идеалу, но никогда не мог его обрести — во всяком случае, в этом мире, на этой грешной земле. Кто знает, было это только его внутренним ощущением, или же действительно судьба сыграла с поэтом злую шутку, дав испытать «роковые страсти», но не позволив обрести гармонию и покой? Но то, что в лирике поэта превалирует именно такая любовь, которая оказывается близка по накалу и силе ненависти, — это признается всеми исследователями творчества Лермонтова. В докладе рассмотрим вопрос о том, действительно ли были в жизни Лермонтова такие факты, которые могли отразиться в его поэзии именно таким образом.

Особенный след в душе поэта оставила встреча с Екатериной Сушковой, подругой Александры Верещагиной, его дальней родственницы. Девушка, двумя годами старше Лермонтова, одетая как на последней модной картинке в журнале, уже побывавшая на великосветских балах в Петербурге, Сушкова была действительно прекрасна: тонкое одухотворенное лицо, великолепная коса, дважды обвивавшая голову, и огромные миндалевидные черные глаза. За эти глаза ее в компании друзей так и звали — Блэк-айз, то есть по-английски «черноокая».

Пятнадцатилетний Лермонтов пылко увлекся семнадцатилетней красавицей, но она считала его еще мальчиком и относилась к нему немного свысока: «Сашенька и я, мы обращались с Лермонтовым как с мальчиком, хотя и отдавали полную справедливость его уму. Такое обращение бесило его до крайности, он домогался попасть в юноши в наших глазах, декламировал нам Пушкина, Ламартина и был неразлучен с огромным Байроном», — так пишет Сушкова в своих воспоминаниях о лете 1830 года, проведенном в Подмосковном имении Середниково, которое принадлежало покойному брату бабушки Лермонтова Дмитрию Алексеевичу Столыпину. Сушковы были их соседями. Душевные терзания юного поэта нашли яркое отражение в лирике тех лет — Сушковой посвящены стихотворения «Весна», «Ночь», «Раскаяние», «Черные очи» и многие другие. В одном из них Лермонтов пишет:

Благодарю!., вчера мое признанье

И стих мой ты без смеха приняла;

Хоть ты страстей моих не поняла,

Но за твое притворное вниманье

Благодарю!

Одно из лучших ранних произведений поэта — стихотворение «Нищий» — тоже написано в пору увлечения Сушковой. Интересны обстоятельства его создания. 14—17 августа 1830 года Лермонтов вместе с бабушкой Елизаветой Алексеевной Арсеньевой, Сушковой и Верещагиной побывал в Троице-Сергиевой лавре и Воскресенском монастыре. В лавре на паперти к ним подошел слепой старик нищий со своей деревянной чашечкой. Когда компания щедро одарила его, он пожаловался на «шалунов — молодых господ», которые как- то на днях жестоко обидели его, насыпав полную чашечку камешков. Рассказ старика потряс Лермонтова, который увидел в нем своеобразную аналогию своих отношений с Сушковой. Вернувшись домой, он взял карандаш и тут же почти без помарок написал:

У врат обители святой

Стоял просящий подаянье

Бедняк иссохший, чуть живой

От глада, жажды и страданья.

Куска лишь хлеба он просил,

И взор являл живую муку,

И кто-то камень положил

В его протянутую руку.

Так я молил твоей любви

С слезами горькими, с тоскою;

Так чувства лучшие мои

Обмануты навек тобою!

Тем не менее увлечение Лермонтова Сушковой не перешло в серьезное чувство. Всего через четыре года он писал: «Эта женщина — летучая мышь, крылья которой зацепляются за все встречное. Теперь она почти принуждает меня ухаживать за нею... но не знаю, в ее манерах, в ее голосе есть что-то такое резкое, издерганное, надтреснутое, что отталкивает».

Настоящая любовь пришла к Лермонтову позже. Она связана с именем Натальи Федоровны Ивановой — дочери московского драматурга Федора Иванова, автора популярных тогда пьес и трагедии «Марфа-Посадница». Наталье Ивановой посвящено около тридцати стихотворений, написанных в 1830-1832 годах. Это своеобразный лирический дневник поэта, в котором и надежда, любовь, и разочарование, тоска, горечь расставания. Девушке льстило, что юноша-поэт пылает к ней такой бурной страстью, посвящает ей стихи, но ответной любви не было. Она то манила, то отталкивала его. Поэт глубоко переживал неудавшуюся любовь, выливая свои страдания в горькие строки стихов. Одно из лучших стихотворений цикла, посвященного Ивановой, — знаменитое «К*** («Я не унижусь пред тобою)»:

Я не унижусь пред тобою;

Ни твой привет, ни твой укор

Не властны над моей душою.

Знай: мы чужие с этих пор.

Ты позабыла: я свободы

Для заблужденья не отдам;

И так пожертвовал я годы

Твоей улыбке и глазам,

И так я слишком долго видел

В тебе надежду юных дней,

И целый мир возненавидел,

Чтобы тебя любить сильней.

Как знать, быть может, те мгновенья,

Что протекли у ног твоих,

Я отнимал от вдохновенья!

А чем ты заменила их?

В этих стихах все: и горечь неразделенного чувства, и гордое сознание своей нравственной стойкости и, главное, той ответственности, которую налагает на него поэтический дар.

Но уже близка была другая любовь, не менее несчастная, но гораздо более глубокая и зрелая. В ноябре 1831 года Лермонтов встретился с Варварой Лопухиной, которую знал еще с 1828 года, но потом долгое время не видел, поскольку она уезжала в Тульскую губернию. 4 декабря Лермонтов был у нее на именинах. Он полюбил ее, и все его юношеские увлечения отошли в сторону. По словам А.П. Шан-Гирея, Варенька Лопухина была «натура пылкая, восторженная, поэтическая и в высшей степени симпатичная». Она ничем не напоминала гордую красавицу Наталью Иванову:

Она не гордой красотою

Прельщает юношей живых,

Она не водит за собою

Толпу вздыхателей немых.

Однако все ее движенья,

Улыбка, речи и черты

Так полны жизни, вдохновенья,

Так полны чудной простоты.

Всмотримся в ее акварельный портрет, нарисованный Лермонтовым. Слегка повернутая в профиль голова с гладкой прической и тяжелым пучком волос на затылке; большие выразительные глаза и чуть заметная родинка над левой бровью — все придает необъяснимую прелесть и одухотворенность ее облику.

Варенька внесла в душевный мир поэта полноту счастья, неведомого ему до сих пор, но оно оказалось недолгим. История их сложных взаимоотношений рассказана в воспоминаниях Акима Шан-Гирея. После столь яркого и, казалось, счастливого начала наступила разлука: неудовлетворенный учебой в Московском университете в 1832 году Лермонтов переезжает в Петербург и поступает в привилегированное военно-учебное заведение — Школу гвардейских прапорщиков и кавалерийских юнкеров, основанную в 1818 году великим князем Николаем. После ее окончания в 1834 году он произведен в корнеты лейб-гвардии Гусарского полка, и началась его служба в столичной гвардии со всеми вытекающими из нее соблазнами и развлечениями.

Не дождавшись приезда Лермонтова в отпуск, Варенька Лопухина выходит замуж за помещика Н.Ф. Бахметева, человека пожилого, нелюбимого и довольно ограниченного. Он запретил ей видеться с Лермонтовым, из-за ревности мужа Варенька была вынуждена уничтожить все письма поэта, но, обреченная скрывать свои чувства и затаив в самой глубине души страдания, она продолжала любить — и любила его до конца своих дней.

А что же сам поэт? Любил ли он ее после расставания или же, как и с другими его возлюбленными, лишь горечь потери осталась в его душе? Ответ на этот вопрос дает творчество Лермонтова. Историю своих отношений с Варварой Лопухиной он отчасти изобразил в неоконченном романе «Княгиня Литовская» и в «Герое нашего времени» (в «Княжне Мери»), — в обоих этих произведениях Лопухина выведена под именем Веры. Возможно, что и образ Нины в драме «Маскарад» также навеян воспоминаниями о Вареньке. Ей поэт посвятил и множество стихотворений — «Мы случайно сведены судьбою...», «Оставь напрасные заботы...» и другие; к ней обращено посвящение к поэме «Демон» 1831 и 1838 года. Многие стихи зрелого поэта также несут в себе следы его любви к Лопухиной. Среди них такие шедевры его лирики, как «Я к вам пишу случайно; право...», «Нет, не тебя так пылко я люблю...», «Сон».

И все же обрести счастье в любви ему было не дано. И путь поэта до конца остался одиноким, озаренным лишь смутным воспоминанием о том, что пылкая любовь не всегда бывает сопряжена со страданиями и ненавистью:

Нет, не тебя так пылко я люблю,

Не для меня красы твоей блистанье:

Люблю в тебе я прошлое страданье

И молодость погибшую мою.

 

Кавказ — поэтическая родина Лермонтова

Великий русский романтик Лермонтов родился в Москве, детство провел в имении бабушки Елизаветы Алексеевны Арсеньевой селе Тарханы Пензенской губернии. Потом он учился и жил в Петербурге. Но жизнь поэта сложилась так, что долгие годы он провел на Кавказе: туда его, как многих других оппозиционно настроенных людей, сослали за вольнолюбивые стихи и непокорный характер. Там поэта постигла безвременная смерть. Казалось бы, все это должно было сделать для него этот край отталкивающим и ненавистным. Но как ни странно, оказалось все наоборот: суровая, бурная, непокорная кавказская природа была настолько родственна душе мятежного поэта, что именно здесь его поэтический гений расцвел и набрал свою силу. Вот почему Кавказ можно по праву назвать поэтической родиной Лермонтова, которая дарила вдохновение, озаряла его жизнь счастливыми мгновениями творчества. В докладе остановимся на тех эпизодах жизни и творчества поэта, которые были связаны с Кавказом.

Впервые он побывал там еще в детстве: в 1818 и 1820 годах бабушка возила Мишу для укрепления его здоровья в Горячеводск, позднее названный Пятигорском. Кавказская природа поразила впечатлительного мальчика. Он увидел укрытый облаками пятиглавый Бештау, снежные вершины гор, бьющие на Машуке серные источники, в чистой синеве рассвета белеющий вдалеке Эльбрус:

Синие горы Кавказа, приветствую вас! вы

взлелеяли детство мое; вы носили меня на своих

одичалых хребтах, облаками меня одевали, вы

к небу меня приучили, и я с той поры все мечтаю

об вас да о небе.

Часто во время зари я глядел на снега и далекие

льдины утесов; они так сияли в лучах

восходящего солнца, и в розовый блеск одеваясь,

они, между тем как внизу все темно, возвещали

прохожему утро.

А еще поразили Лермонтова люди, живущие на Кавказе. По пестрому восточному базару бродили смуглые, оборванные горцы. Все мужчины вооружены — ведь место неспокойное, кругом идет война. Недаром среди отдыхающих, пьющих у источников воду, много русских офицеров.

Воздух там чист, как молитва ребенка. И

люди, как вольные птицы, живут беззаботно;

война их стихия; и в смуглых чертах их душа

говорит, в дымной сакле, землей иль сухим

тростником покровенной, таятся их жены и девы

и чистят оружье, и шьют серебром...

Эти яркие, красочные картины навсегда остались запечатленными в сознании Лермонтова, а впоследствии нашли отражение не только в стихах, но и в художественном творчестве. Дело в том, что Лермонтов был щедро одарен разнообразными талантами: он прекрасно играл на скрипке, был очень интересным живописцем. Многие исследователи считают, что если бы он профессионально занимался живописью, то мог бы занять видное место среди выдающихся русских художников. Не только с натуры, но и на память он мог замечательно воспроизводить на полотне или бумаге фигуры, лица, пейзажи, кипение боя или бешеную скачку разгоряченных коней. Как и в поэзии, картины Лермонтова в живописи красочны и динамичны, в них чувствуется рука подлинного мастера.

Кисти Лермонтова принадлежат и картины, выполненные масляными красками — их сохранилось более,десяти, — и многочисленные акварели и рисунки. Все они очень своеобразны и выполнены на высоком профессиональном уровне. В них отразился трагический и тревожно-страстный творческий мир Лермонтова. Рисунки, картины, наброски в рукописях — все это было формой выражения его творческого дара, так же как стихи и проза. Изобразительное творчество Лермонтова сплавлено с литературным в единое целое. И конечно, он не мог не запечатлеть в своих живописных работах свой любимый край — Кавказ. Считается, что именно в так называемом Кавказском цикле картин и рисунков Лермонтов сказал свое слово в живописи. Ведь до него в русской живописи не было романтического Кавказа — такой Кавказ был тогда только в литературе, в поэзии, созданной Жуковским и- Пушкиным. Романтик по духу, Лермонтов сумел выразить первозданную красоту этого вольного края как в стихах, так и в художественном творчестве.

Что же привлекало на Кавказе Лермонтова-живописца? В живописных и графических работах поэта прежде всего представлены прекрасные романтические пейзажи Кавказа, его гор, рек, ущелий и долин, лепящихся к скалам горных селений и больших городов. В голубой дымке, покрытые облаками поднимаются горы на великолепной картине «Военно-грузинская дорога близ Мцхеты», выполненной маслом. Острые вершины, спускающиеся уступами в глубокое ущелье, запечатлел Лермонтов на картине «Вид Крестовой горы из ущелья близ Коби», Удивительна по красоте и богатству красок картина «Кавказский вид с верблюдами», также выполненная маслом. Из темных лесных зарослей выходит горная дорога, по которой движется караван верблюдов, а вдали озаренные солнцем стоят величественные горы, скрывающиеся в голубой дымке горизонта. На картинах Лермонтова также часто можно увидеть на фоне горного пейзажа вооруженных всадников, движущихся по опасным горным дорогам (картина «Вид Крестовой горы из ущелья близ Коби»), А на карандашном рисунке «Грузинки на крыше сакли» с поразительной точностью запечатлены кавказские «жены и девы» в национальных костюмах, танцующие под звуки бубна на крыше заросшей диким виноградом сакли.

Разумеется, и многие юношеские поэтические произведения Лермонтова связаны с Кавказом. Такова его первая поэма «Черкесы», произведение еще не вполне самостоятельное, но отразившее реальные впечатления от поездок юного поэта на Кавказ. Поэма «Кавказский пленник», написанная под сильным воздействием знаменитой пушкинской «южной поэмы» и даже повторяющая ее название, также содержит немало сильных и вполне оригинальных строк. С этими поэмами связаны и живописные опыты юного художника. Если в более поздних картинах, о которых говорилось выше, Кавказ предстает как самостоятельный предмет изображения, то некоторые из юношеских работ явно сделаны в качестве иллюстраций к поэтическим произведениям. Порой юный поэт сам оформлял в рукописях свои работы, набрасывая рисунки для обложки, как, например, в поэме «Черкесы», или же создавая иллюстрации к только что написанному произведению, например, с изображением скачущего всадника к поэме «Кавказский пленник». Часто, обдумывая стихотворные строки, поэт начинал рисовать грозные профили героев или горячих, нетерпеливых коней. Таков, например, рисунок 1832-34 гг., на котором изображен скачущий всадник с плеткой в руке и несколько набросков мужских голов, изображенных в профиль.

Но с Кавказом оказались связаны и совсем другого рода детские впечатления, которые Лермонтов тоже пронес через всю жизнь. По его собственному признанию, именно здесь ему довелось испытать свою первую и очень сильную любовь. Это случилось, когда летом 1825 года он третий раз побывал на Кавказе. Сам поэт так вспоминал об этом событии в 1830 году:

«Мы были большим семейством на водах Кавказских: бабушка, тетушки, кузины. К моим кузинам приходила одна дама с дочерью: девочкой лет девяти... Ее образ и теперь еще хранится в голове моей; он мне любезен, сам не знаю почему. Один раз, помню, я вбежал в комнату: она была тут и играла с кузиною в куклы: мое сердце затрепетало, ноги подкосились. Я тогда ни об чем еще не имел понятия, тем не менее это была страсть, сильная, хотя ребяческая: это была истинная любовь; с тех пор я еще не любил так... Надо мной смеялись и дразнили, ибо примечали волнение в лице. Я плакал потихоньку... Белокурые волосы, голубые глаза, непринужденность — нет, с тех пор я ничего подобного не видал... Горы кавказские для меня священны...»

А спустя много лет в своем знаменитом стихотворении «Как часто пестрою толпою окружен...» Лермонтов вновь обратился воспоминаниями к тем далеким дням детства, к той незабываемой для него встрече:

И странная тоска теснит уж грудь мою:

Я думаю об ней, я плачу и люблю,

Люблю мечты моей созданье

С глазами, полными лазурного огня,

С улыбкой розовой, как молодого дня

За рощей первое сиянье.

Может быть, именно потому, что на Кавказе впервые Лермонтов испытал столь сильное чувство любви, сюда он переносит и действие своей знаменитой поэмы «Демон». Ведь, как это не парадоксально, «печальный Демон, дух изгнанья», одинокий, мятежный и бесконечно страдающий, бросающий вызов всему мирозданью и беспощадный к тем, кто стоит на его пути, — такой Демон оказался у Лермонтова способным полюбить. Именно здесь он встретил прекрасную Тамару, которая воплощает в себе черты гордой и вместе с тем беззащитной горской девушки. Но пылкое страстное чувство к ней Демона обрекает Тамару на страдание и гибель. Эти необычные герои возникли в воображении поэта еще в 1829 году, когда началась работа над поэмой. Лишь десятилетие спустя в 1838 году он закончит ее последний вариант, который мы теперь и читаем. В первых же набросках поэмы появились и описания тех неповторимых горных пейзажей, которые так поразили юного Лермонтова, а затем, созданные рукой мастера, стали одними из самых ярких страниц многих произведений поэта Потом, когда волею судеб Лермонтов вновь оказался на Кавказе, его детские воспоминания возродились, обогатились новыми впечатлениями и вылились в поразительные образы таких стихотворений, как «Дары Терека», «Спор», «Тамара», «Сон» и многих других. Они отразились в поэме «Мцыри», выплеснулись на страницы романа «Герой нашего времени».

В 1841 году было написано стихотворение «Тамара». Оно основано на грузинской легенде о коварной царице, волшебной силой заманивавшей путников к себе в замок и после ночи любви убивавшей их. Замок ее находился в Дарьяльском ущелье и стоял на горной вершине над Тереком, куда коварная царица сбрасывала утром трупы своих несчастных любовников. Это стихотворение прекрасно иллюстрирует карандашный рисунок Лермонтова «Дарьял», хотя создан он был намного раньше в 1837 г. Бурные воды Терека узкой лентой рассекают мрачное ущелье. В центре композиции — мрачная скала, на вершине которой виднеется одинокий замок. А на переднем плане — фигура человека, устремленного к перекинутому через Терек мосту, вероятно, ведущему к скале с башней.

Связь этой картины Лермонтова и его стихотворения наглядно показывает, что и в данном случае, и во многих других картины поэта не являются в прямом смысле иллюстрациями к его произведениям. Можно сказать, что это разные произведения об одном и том же. Так, например, удивительно точно воссоздает атмосферу и место действия поэмы «Мцыри» (1839) карандашный рисунок Лермонтова «Развалины на берегу Арагвы в Грузии» 1837 года. Именно тогда была задумана и поэма. Существует рассказ П.А. Висковатова о возникновении замысла поэмы, основанный на свидетельствах А.П. Шан-Гирея и А.А. Хасатова. Поэт, странствуя в 1837 г. по старой Военно-грузинской дороге, «натолкнулся в Мцхете ... на одинокого монаха или, вернее, старого монастырского служку, «Ьэри» по-грузински. Сторож был последний из братии упраздненного близлежащего монастыря. Лермонтов с ним разговорился и узнал от него, что родом он горец, плененный ребенком генералом Ермоловым во время экспедиции. Генерал его вез с собою и оставил заболевшего мальчика монастырской братии. Тут он и вырос; долго не мог свыкнуться с монастырем, тосковал и делал попытки к бегству в горы. Последствием одной такой попытки была долгая болезнь, приведшая его на край могилы. Излечившись, дикарь угомонился и остался в монастыре, где особенно привязался к старому монаху». Любопытный и живой рассказ «Бэри» произвел на Лермонтова впечатление... Теперь в герое поэмы он мог отразить симпатичную ему удаль непреклонных свободных сынов Кавказа, а в самой поэме изобразить красоты кавказской природы». Многие памятные строки из «Мцыри» кажутся точным описанием его картины «Развалины на берегу Арагвы в Грузии»:

Немного лет тому назад,

Там, где сливался шумят,

Обнявшись, будто две сестры,

Струи Арагвы и Куры,

Был монастырь. Из-за горы

И ныне видит пешеход

Столбы обрушенных ворот,

И башни, и церковный свод...

На переднем плане картины мы видим бурный поток, образованный слиянием двух рек, текущих по глубокому ущелью, над которым возвышаются обрывистые уступы гор. Слева видны развалины старинного монастыря на вершине скалы, а вдали белеет и скрывается в облаках горная череда. Быть может там и находится та «страна отцов», к которой так стремился Мцыри?

В дали я видел сквозь туман,

В снегах, горящих как алмаз,

Седой, незыблемый Кавказ...

Слева на переднем плане картины изображен крутой каменистый спуск к реке, обрамленный ветвями деревьев. Не здесь ли спускался «...к потоку с высоты, держась за гибкие кусты» герой поэмы, томимый жаждой:

... Из-под ног

Сорвавшись, камень иногда

Катился вниз — за ним бразда

Дымилась, прах вился столбом;

Гудя и прыгая, потом

Он поглощаем был волной;

И я висел над глубиной...

Глядя на картину Лермонтова мы словно слышим гул срывающихся под ногами героя камней и вот-вот увидим его самого. Впрочем, не только горцы изображены на рисунках Кавказского цикла Лермонтова. Ведь именно там шла работа над романом «Герой нашего времени», в центре которого судьба русского офицера, оказавшегося на Кавказе. Конечно, в романе Лермонтов продолжает рисовать картины жизни кавказских народов, горные пейзажи, но многие страницы посвящены изображению офицерской среды и «водяному обществу», приехавшему лечиться на воды. На рисунках тех лет, когда создавался и печатался роман, мы видим сходные сюжеты. Вот карандашный рисунок «Офицер верхом и амазонка» (1840— 41 гг.), который напоминает сцену прогулки Печорина и Мери, когда герою наконец удается добиться расположения девушки. А рисунок 1837 года «Домик над обрывом» явно связан с повестью «Тамань», входящей в роман «Герой нашего времени».

Но есть еще одна важная сторона живописных и графических произведений Лермонтова из кавказского цикла. Многие из них живо и динамично показывают столь близкий мятежной душе поэта пыл военных сражений. И не удивительно: ведь очень большую часть своей недолгой жизни Лермонтов провел в зоне военных действий на Кавказе в качестве офицера русской армии. По свидетельству его однополчан, он отличался какой-то отчаянной смелостью, выполнял самые опасные поручения и не раз был представлен к награде, но царь не желал выделять заслуги Лермонтова, свободолюбие и независимость которого вызывали ненависть Николая I к поэту.

Мы вполне можем представить себе Лермонтова-офицера по воспоминаниям его сослуживцев-однополчан: «Как сейчас вижу его перед собою, то в красной канаусовой рубашке, то в офицерском сюртуке без эполет, с откинутым назад воротником и переброшенною через плечо черкесскою шашкой ... Он был отчаянно храбр, удивлял своей удалью даже старых кавказских джигитов». «Всюду поручик Лермонтов, везде первый подвергался выстрелам хищников и во главе отряда оказывал самоотвержение выше всякой похвалы».

Особенно проявил себя Лермонтов в боевых действиях отряда генерал-лейтенанта Галафеева в Чечне в знаменитом сражении при реке Валерик, притоке Сунжи. Оно произошло 11 июля 1840 года и стоило больших жертв и той и другой стороне. В донесении сказано: «Поручик Лермонтов во время штурма неприятельских завалов на реке Валерик имел поручение наблюдать за действиями передовой штурмовой колонны и уведомлять начальника отряда об ее успехах, что было сопряжено с величайшею для него опасностью от неприятеля, скрывавшегося в лесу за деревьями и кустами. Но офицер этот, несмотря ни на какие опасности, исполнял возложенное на него поручение с отменным мужеством и хладнокровием и с первыми рядами храбрейших ворвался в неприятельские завалы». За проявленное «отличное мужество» Лермонтов был представлен к ордену, но величайшим повелением опальному поэту было отказано в награде.

В «Журнале военных действий» отряда Галафеева подробно описано валерикское сражение. Рассказ Лермонтова в стихотворном послании «Валерик» («Я к вам пишу случайно; право...») до деталей совпадает с этими журнальными записями. Его отличает реалистическая простота и точность:

...В штыки,

Дружнее! Раздалось за нами.

Кровь загорелася в груди!

Все офицеры впереди...

Верхом помчался на завалы

Кто не успел спрыгнуть с коня...

Ура — и смолкло. — Вон кинжалы,

В приклады! — и пошла резня.

И два часа в струях потока

Бой длился...

Это сражение запечатлено не только в стихотворении Лермонтова, но и на его картине «Сражение при Валерике», также отличающейся поразительной точностью и достоверностью деталей и ярким динамизмом. Трудно сказать, какое из произведений — поэтическое или художественное — дает нам большее представление об этом сражении. Очевидно одно: и в том и в другом чувствуется рука выдающегося мастера.

Итак, многие факты жизни и творчества Лермонтова позволяют нам с полным правом назвать Кавказ его подлинной духовной, поэтической родиной. Здесь Лермонтов познал счастье гармонии с природой и вдохновенного творчества, но здесь его ждала и горькая участь опального офицера, разрыв с друзьями, близкими людьми, здесь он встретил предательство и вероломство, здесь нашел свою преждевременную смерть.

Удивительно, но многие современники Лермонтова говорят, что перед его последним отъездом на Кавказ в апреле 1841 года после небольшого отпуска, проведенного в кругу друзей в Петербурге и Москве, поэта томили мрачные предчувствия. Так, перед отъездом на вечере у Карамзиных он сказал, что его на Кавказе в этот раз, верно, убьют. Об этом мы читаем и в его стихах:

Наедине с тобою, брат,

Хотел бы я побыть:

На свете мало, говорят,

Мне остается жить!

Поистине пророческим стало его стихотворение «Сон», написанное в июне 1841 года, меньше чем за месяц до роковой дуэли! Как будто поэт уже видел ту картину, которая стала местом трагедии 15 июля 1841 года:

В полдневный жар в долине Дагестана

С свинцом в груди лежал недвижим я;

Глубокая еще дымилась рана,

По капле кровь точилася моя.

Но еще раньше в романе «Герой нашего времени» Лермонтов как бы предваряет и обстоятельства этого страшного действия — в сцене дуэли между Печориным и Грушницким. Только финал оказался совсем иным: давний приятель Лермонтова еще по юнкерской школе, человек пустой, недалекий, но заносчивый и крайне обидчивый, Мартынов остался жив, а поэт был сражен его пулей в грудь навылет.

Роковые события развернулись 13 июля в доме его родственников Верзилиных, где часто собиралась молодежь. Когда в гостиную вошел Мартынов, одетый, по своему обыкновению в щегольскую черкеску с серебряными газырями и большим кинжалом у пояса, Лермонтов, сидевший рядом с одной из дочерей хозяйки дома в шутку сказал: «Мадемуазель Эмилия, берегитесь — приближается свирепый горец». На эти слова никто из присутствующих не обратил внимания, но Мартынов, над которым Лермонтов и раньше часто подтрунивал, на сей раз счел себя оскорбленным и вызвал поэта на дуэль.

Казалось бы, повод был просто ничтожным, но очевидно, что Мартынова подстрекали те, кто хотел любым способом избавиться от опасного для высших кругов писателя. Среди них в первом ряду стоит именно князь Васильчиков, знакомый Лермонтова еще по Петербургу. Поэт чувствовал в нем чужую натуру, потому что под маской светского либерализма видел мелкого и злобного человека. Он часто отпускал в адрес Васильчикова едкие замечания и колкие остроты, а тот делал вид, что нисколько не обижен, но в глубине души затаил злобу на поэта. В то же время в Пятигорске Васильчиков часто бывает у генеральши Мерлини, которая была тайным агентом III отделения.

Так сужается гибельный круг, готовый уничтожить поэта. Васильчикову и Мартынову было хорошо известно благородство Лермонтова, и они были уверены, что он не станет стрелять на дуэли в противника, как не стрелял в де Баранта. Пистолеты были выбраны самого крупного калибра. Секундантом Лермонтова стал его друг и боевой товарищ, получивший ранение в сражении при Валерике Михаил Павлович Глебов, а со стороны Мартынова секундантом был именно Александр Васильчиков. Еще на дуэли присутствовали Алексей Столыпин и князь Сергей Трубецкой — то ли как секунданты, то ли как наблюдатели.

Дуэль состоялась в четырех верстах от Пятигорска на покатом склоне у подножия горы Машук, где находилась небольшая площадка. Место выбрали второпях, вблизи от дороги, потому что приближалась гроза. Глебов с Васильчиковым отмерили тридцать шагов, последний барьер поставили на десяти и, разведя противников на крайние дистанции, дали команду сходиться. Лермонтов остался неподвижен, подняв руку с пистолетом вверх. Мартынов быстрыми шагами подошел к барьеру и выстрелил. Лермонтов упал, как подкошенный, не успев даже схватиться за больное место, как это обыкновенно делают ушибленные или раненые. В правом боку дымилась рана, в левом сочилась кровь, пуля пробила сердце и легкие. В этот момент раздался страшный удар грома и разразилась гроза. Беспрерывные молнии разрывали небо. Сильный ветер трепал деревья. Мартынов кинулся к убитому с запоздалыми словами: «Прости, Миша...».

Так трагически заканчивается связь поэта с Кавказом в его жизни, но она продолжается в его творчестве и будет длиться до тех пор, пока есть люди, для которых близка и понятна яркая, бурная, мятежная, гордая, как сам Кавказ, поэзия Лермонтова.

 

Печорин и Гамлет

(Типологическое сходство героев и сюжетных построений)

Исследователями творчества Лермонтова давно уже было замечено, что в образе Печорина наблюдается типологическое сходство с героем трагедии Шекспира Гамлетом, который ко времени создания романа «Герой нашего времени» уже давно стал одним из так называемых «вечных образов». В конце 1850-х годов Тургенев даже вывел некую схему художественного построения образов героев в русской литературе, основанную на сопряжении их с одним из двух «вечных образов» — как двух полюсов человеческой природы -— Гамлетом и Дон Кихотом. Вряд ли можно предположить, что Лермонтов руководствовался подобной схемой, но типологически сходные моменты мы действительно можем заметить. Об этом и пойдет речь в этом докладе.

Создавая «героя времени», Лермонтов видел в нем фигуру яркую и неординарную, выделяющуюся на общем фоне люде той эпохи, способную на подлинную свободу мысли и дела. Трагедия его состоит в том, что он вынужден жить в обществе, где явственно ощущается шекспировская ситуация: «век вывихнул сустав», «распалась связь времен». Что надлежит делать человеку в такой ситуации? Перед Печориным встает гамлетовский вопрос: «Что благородней духом — покоряться / Пращам и стрелам яростной судьбы / Иль, ополчась на море смут, / Сразить их противоборством?» Со всей своей энергией он стремится решить его, но ответа не находит. А потому, несмотря на все отличия Печорина от Гамлета, эти образы все можно признать родственными. Можно расценивать Печорина как одну из многочисленных национальных вариаций этого «вечного образа» — «русским Гамлетом».

Их роднит прежде всего такое качество, как раздвоенность личности. Уже первые упоминания о Печорине фиксируют странность и двойственность впечатления, которое он производит. «Славный был малый, смею вас уверить; только немножко странен». Это скажет Максим Максимыч, готовый объяснить странность и скуку французской модой. И сам Печорин признается в бесконечных противоречиях: «Во мне ... воображение беспокойное, сердце ненасытное» и «жизнь моя становится пустее день ото дня». Он ни на минуту не свободен от вопроса: «Зачем я жил? для какой цели я родился?.. А, верно, она существовала, и, верно, было мне назначенье высокое, потому что я чувствую в душе моей силы необъятные; но я не угадал этого назначенья, я увлекся приманками страстей пустых и неблагодарных». «Порвавшаяся связь времен» как бы проникает вовнутрь «героя времени» и приводит к характерной для него, как и для Гамлета, раздвоенности: «Во мне два человека: один живет в полном смысле этого слова, другой мыслит и судит его». Такова одна из основных черт героя этого типа — вне зависимости от того, живет ли он в средневековой Дании или в 30-х годах XIX века в России. Этот герой вполне ясно осознает свою раздвоенность, пытается осмыслить то, что происходит с ним, но попытка все глубже проникнуть в самого себя приводит к болезненной рефлексии. Это состояние мучительно и приводит к тому, что в человеке погибают лучшие его чувства, а стремление к действию наталкивается на неверие в его результаты. Как писал в то время В.Г. Белинский, рассматривая образ Печорина, «в нем неумолчно раздаются внутренние вопросы, тревожат его, мучат, и он в рефлексии ищет им разрешения: подсматривает каждое движение своего сердца, рассматривает каждую мысль свою. Он сделал из себя самый любопытный предмет своих наблюдений и, стараясь быть как можно искреннее в своей исповеди, не только откровенно признается в своих истинных недостатках, но еще и выдумывает небывалые или ложно истолковывает самые естественные свои движения». Состояние рефлексии ужасно, оно заставляет человека думать даже «...в такое время, / когда не думает никто». Это ли не Гамлетовская ситуация? Достаточно вспомнить его отношения с Офелией.

Особенно ярко сходство и различие любовных линий в трагедии и в романе просматривается, если сравнить «Гамлета» и повесть «Княжна Мери». В обоих случаях любовная линия строится по одной схеме: Гамлет отказывается от Офелии, Печорин — от княжны Мери. Но смысл здесь не в том, чтобы рассмотреть историю любви, в возможности через нее сосредоточиться на вопросах бытия.

В этом отношении показательна еще одна параллель: оба героя вступают в поединок, который для каждого из них оборачивается заговором. Дуэль Гамлета и брата Офелии Лаэрта у Шекспира и Печорина с Грушницким у Лермонтова мотивирована по-разному. Лаэрт, узнав о трагедии, произошедшей в его семье (убийство отца и безумие, а потом смерть Офелии) из-за Гамлета, как уверяет его король, вызывает принца датского на поединок, во время которого собирается вероломно убить Гамлета отравленным клинком. Грушницкий, оскорбленный поведением Печорина и уязвленный тем, что Мери предпочитает его, отвергая притязания самого Грушницкого, соглашается выступить в неблаговидной роли на дуэли, где будет заряжен только один его пистолет. Это тоже заговор с целью убийства, а не честный поединок.

Но далее кажется, что сходство ситуаций исчезает: Печорин заранее знает о заговоре, но не пытается его предотвратить, как советует ему Вернер. Наоборот, он усугубляет опасность, требуя, чтобы дуэль проходила на краю пропасти. В «Гамлете» этот ход также используется: у Лаэрта не только заточенный клинок рапиры, в отличие от рапиры Гамлета, но он еще и отравлен. Во время поединка он случайно меняется с Гамлетом рапирами, а после того как королева пьет отравленное вино, предназначавшееся для Гамлета, понимает, что заговор может быть раскрыт. Пытаясь избежать бесчестья, он хочет убить Гамлета, но оказывается сам поражен своим оружием и лишь после этого перед лицом неизбежной смерти признается в заговоре. Грушницкий тоже до конца ведет свою подлую игру и также признается лишь тогда, когда понимает, что заговор раскрыт.

Оба соперника наших героев — Лаэрт и Грушницкий — это люди посредственные, против яркой неординарной личности выступает «человек толпы», который до поры может быть вполне «добрым малым». Но в обоих случаях пошлость исследована как почва зла по мере того, как она становится активной. В русской литературе до Лермонтова эту проблему никто в такой плоскости не рассматривал: заурядность может стать настоящим злом под влиянием конформизма, подчинения среде. Во всей своей сложности эта проблема раскроется только в XX веке. Но уже в системе лермонтовского романа этот мотив крайне важен: он выводит противостояние Печорина и мира на уровень общефилософских проблем, на котором герой может быть сопоставим с лермонтовским Демоном, усомнившемся в благости существующего миропорядка и потому готовому разрушить до основания этот неправедный мир.

С другой стороны, как и для Гамлета, поединок для Печорина — это еще одна возможность реализовать свой спор с судьбой: быть или не быть? Дуэль для него — лишь один из аргументов в его постоянном споре с окружающими его людьми, с самим собой и своей судьбой. В духе своего времени, подвергающего пересмотру коренные вопросы человеческого существования, Печорин пытается решить вопрос, предопределено ли высшей волей назначение человека или человек сам определяет законы жизни и следует им. Он ощущает в себе, в своем времени освобождение от слепой веры предков, принимает и отстаивает открывшуюся свободу воли человека, однако знает при этом, что его поколению нечего принести на смену «слепой вере» предыдущих эпох.

Проблема судьбы в романе является важнейшей, окончательное ее решение будет представлено только в заключительной части — философской повести «Фаталист». Но вопрос о судьбе так или иначе ставится и в других его частях. В сцене дуэли Печорин тоже решает испытать свою судьбу: «Что если его счастье перетянет? Если моя звезда, наконец, мне изменит? — думает он накануне дуэли. — И не мудрено: она так долго служила верно моим прихотям; на небесах не более постоянства, чем на земле». Как и затем в «Фаталисте», Печорин предлагает довериться фортуне: они с Грушницким бросают жребий кому стрелять первым. И счастье улыбнулось противнику.

Но спор Печорина продолжается. У него есть еще время, чтобы все изменить — достаточно сказать, что он знает о заговоре. Именно этого ждет от него его секундант доктор Вернер. Но Печорин хочет испытать Грушницкого, в котором борются противоречивые чувства: стыд убить безоружного человека и раскаяние, боязнь признаться в подлости и одновременно страх перед смертью. Печорин, несмотря на угрожающую ему самому смертельную опасность, смотрит на

бедного молодого человека с любопытством, как на подопытного кролика. Ведь он сознательно поставил «эксперимент», чтобы проверить человеческую натуру: чего в ней больше — подлости, злобы и страха или раскаяния и добрых порывов. «С минуту мне казалось, что он бросится к ногам моим», — думает Печорин о Грушницком, которому предстоит стрелять. В какой-то момент кажется, что совесть и добрые начала могут возобладать в нем: «Не могу, — сказал он глухим голосом». Но окрик драгунского капитана — «трус!» — возвращает все на свои места: Грушницкий привык позировать и не может изменить своей привычке: он стреляет и чуть не убивает Печорина, поскольку ранит его в колено.

Дальше дело за Печориным. Если ранее он пытался разобраться в психологии поступков Грушницкого, то теперь его тонкий аналитический ум, как под микроскопом, рассматривает все мельчайшие движения собственной души. Что в ней: «и досада оскорбленного самолюбия, и презрение, и злоба»? Объяснить себе это сложное чувство герой так и не может.

Но испытание Грушницкого продолжается. Печорин еще раз предлагает ему отказаться от клеветы и попросить прощения. Зачем ему это нужно? Я думаю, не только для «чистоты эксперимента». Чуть ранее Печорин, предоставляя возможность бросить жребий, думает о том, что «искра великодушия», которая могла бы проснуться в Грушницком, наверняка будет побеждена «самолюбием и слабостью характера». Он, знаток человеческих душ, прекрасно изучивший Грушницкого, в этом не ошибся. Но есть и еще один аргумент, касающийся его самого: «Я хотел дать себе полное право не щадить его, если бы судьба меня помиловала». И дальше он точно соблюдает эти «условия с своею совестью», заключенные здесь.

После того, как Печорин требует зарядить пистолет, он последний раз взывает к Грушницкому: «Откажись от своей клеветы, и я тебе прощу все... вспомни — мы были когда-то друзьями». Что это: искреннее желание мирно кончить ссору или нечто иное? Если учитывать весьма специфическое отношение Печорина к дружбе (фактически, он в нее не верит, а уж тем более о дружбе с Грушницким вообще говорить проблематично), а также его взгляды на врагов («Я люблю врагов, но не по-христиански»), то можно сделать следующий вывод. Печорин уже убедился в слабости Грушницкого, он уже выставил его полным подлецом и трусом перед всеми, и теперь борьба с ним стала для него неинтересной: слишком ничтожен оказался противник. И тогда Печорин, дергая за нужные веревочки, как кукловод, добивается того, чтобы иметь перед собой настоящего врага: «Стреляйте! — кричит Грушницкий. — ...Нам на земле вдвоем нет места...» Это уже не Просто слова отчаяния на смерть испуганного мальчишки; Печорину удалось все-таки довести его до состояния смертельного врага. И он хладнокровно убивает Грушницкого, заключая разыгранную только что сцену словами: «Finita la commedia». Комедия, но такая, в которой играют настоящие люди, а не актеры, и погибают они по-настоящему. По истине, жестокая комедия!

А как чувствует себя ее режиссер? «У меня на сердце был камень» — отмечает Печорин. Даже природа, с которой у него, в отличие от людей, не было противоречий, и та как будто осуждает его: «Солнце казалось мне тускло, лучи его меня не грели». Не случайно всю сцену обрамляет пейзаж: прекрасное описание «голубого и свежего» утра в начале показывает то единственное, что по-настоящему дорого герою-романтику: «В этот раз, больше чем когда-нибудь прежде, я любил природу». Описание места дуэли на скале и мрачной пропасти вниз) также вполне соответствует духу и настроению героя. А уехав после дуэли далеко от людей и проскакав на коне по незнакомым местам до вечера, Печорин вновь обретает душевное спокойствие. Романтик остался романтиком: жизнь человека для него ничего не стоит по сравнению с могуществом и красотой природы, а своя индивидуальность всегда будет значительнее и важнее, чем все, что касается других: «Какое дело мне до радостей и бедствий человеческих!..» — эта позиция героя осталась неизменной.

Жестокий эксперимент завершен, Он, безусловно, достаточно серьезно отличается от гамлетовского поведения — если иметь в виду его роль в трагедии Шекспира. Но следует подчеркнуть, что Россию 30-х годов XIX века завоевал романтически интерпретированный Шекспир, каким он был, например, в сценической трактовке знаменитого актера Мочалова. И все же основа этого «вечного образа» сохраняется как у Лермонтова, так и у последующих русских писателей, которые будут давать свои варианты «русского Гамлета» — каждый для своей эпохи и в соответствии со своими представлениями о мире и человеке.

 

Портрет современника или «зеркало для героя»? (Проблема соотношения автора и героя в романе М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени»)

Достаточно часто у читателя возникает желание совместить представление об авторе и герое — особенно, если речь идет о таком произведении, как «Герой нашего времени». Вспомним, хотя бы, о попытках многих современников Пушкина увидеть в Онегине самого автора. Но Пушкин всеми средствами стремился уйти от такого сопоставления — вплоть до того, что в романе появляется Автор, который существует там наряду с остальными героями и может даже «подружиться» с самим Онегиным.

Иное дело — роман Лермонтова. В самом его тексте нет прямых указаний на то, что Печорин и автор — не одно и то же лицо. Многие современники писателя были склонны видеть в его романе своеобразное «зеркало», которое отражает не столько типические характеры той эпохи, сколько особенности личности самого автора. Достаточно вспомнить слова такого внимательного «читателя», как император Николай I, который по прочтении романа сказал: «Роман показывает большую испорченность автора». Вот почему в предисловии ко второму изданию романа Лермонтов посчитал нужным ответить на подобные суждения. Здесь он назвал Печорина «портретом, составленным из пороков всего нашего поколения». Но судя по многим стихам поэта, например такому, как «Дума», Лермонтов рассматривает свою личность в зеркале всего поколения, не отделяя себя от него. Это сказывается и на соотношении автора и героя в романе: между автором и его героем действительно есть сходства, и их немало. Тем не менее Печорин — это не Лермонтов, а роман не является «зеркалом» для его автора. В докладе постараемся доказать эту мысль, сопоставляя роман и лирического героя лермонтовской поэзии.

Известно, что Лермонтов на протяжении всей своей жизни оставался романтиком. И хотя в поздней лирике много стихотворений сугубо реалистических (например, «Бородино» 1837 г.), очевидно, что романтическое восприятие мира так или иначе повлияло на все, что создавал поэт. И, соответственно, его лирический герой несет в себе романтические настроения, с которыми связаны мотивы, характерные для романтического творчества.

Характер лирического героя Лермонтова, одинокого и гордого, незаурядного человека, определился уже в ранней лирике. Ему нет места в обществе, он не находит понимания среди друзей, любовь приносит ему лишь одни страдания. С этим связан основной мотив в поэзии Лермонтова — мотив трагического одиночества:

Как странно жизни сей оковы

Нам в одиночестве влачить.

Делить веселье — все готовы —

Никто не хочет грусть делить.

Эти слова перекликаются со словами Печорина: «Вот люди! Все они таковы: знают заранее все дурные стороны поступка, помогают, советуют, даже одобряют его, видя невозможность другого средства, — а потом умывают руки и отворачиваются с негодованием от того, кто имел смелость взять на себя всю тягость ответственности».

Мотив одиночества в полной мере проявился в любовной лирике. Примечательно, что у Лермонтова практически нет стихотворений, посвященных взаимному чувству, тогда как Печорин сам не в состоянии любить: «Как бы страстно я ни любил женщину, если она мне даст только почувствовать, что я должен на ней жениться, — прости любовь! Мое сердце превращается в камень и ничто его не разогреет снова».

Лирический герой Лермонтова чаще всего человек, страстно желающий любви, но ее не получающий. Показательно в этом отношении стихотворение «Нищий»:

Так я молил твоей любви

С слезами горькими, с тоскою;

Так чувства лучшие мои

Обмануты навек тобою.

Однако невозможно до конца понять Печорина, который, несмотря ни на что, ничуть не меньше хочет быть любимым: ведь о его прошлом практически ничего не известно. Можно лишь предположить, что он подавил в себе способность любить, подобно лирическому герою Лермонтова в стихотворении «Я не унижусь пред тобою...». Там это определяется как ответ на измену:

Начну обманывать безбожно,

Чтоб не любить, как я любил, —

Иль женщин уважать возможно,

Когда мне ангел изменил?

Мотив одиночества звучит и в лирике, посвященной дружбе. Дружеские отношения кажутся Лермонтову чем-то ненадежным, недолговечным:

«До лучших дней!» — перед прощаньем.

Пожав мне руку, ты сказал;

И долго эти дни я ждал,

Но был обманут ожиданьем.

Тем не менее он страстно желает настоящей дружбы так же, как и любви: встретив человека достойного, он вновь готов верить:

Я думал: в свете нет друзей!

Нет дружбы нежно-постоянной,

И бескорыстной, и простой;

Но ты явился, гость незваный,

И вновь мне возвратил покой.

В этом и состоит различие между ним и Печориным, которому незачем верить, потому что он давно уже «разгадал» формулу дружбы: «Мы друг друга скоро поняли и сделались приятелями, потому что я к дружбе не способен: из двух друзей всегда один раб другого, хотя часто ни один из них в этом себе не признается...». Подобное скептическое отношение к дружбе свойственно людям, уже совершенно в ней разочаровавшимся, к коим и принадлежит Печорин. Однако нельзя сказать наверняка, что подобная участь не ждет и лирического героя Лермонтова.

Мотив одиночества у поэта часто по-разному интерпретируется. Так, например, он может проявиться как мотив тюрьмы. Существует целый «тюремный цикл», в который входят такие стихотворения, как «Узник», «Сосед», «Соседка», «Пленный рыцарь» и другие. Стихотворения «тюремного цикла» часто перекликаются с социальной лирикой. Чувство несвободы, духоты и одиночества — вот, что их объединяет. В толпе, где «некому руку подать», ничуть не лучше, чем в тюрьме. Ведь там

При шуме музыки и пляски

При диком шепоте затверженных речей,

Мелькают образы бездушные людей,

Приличьем стянутые маски.

Конфликт Печорина с обществом также очевиден. Его одиночество в социальной среде связано в первую очередь с тем его особым положением, которое он в ней занял: в «Герое нашего времени», пожалуй, нет ни одного человека, который

мог бы встать на один уровень с Печориным. Все кажутся слабее, мельче его; он парирует любые замечания, с достоинством отвечает на самые неожиданные угрозы, выглядит человеком решительным, способным отвечать за свои поступки, чего многим из других персонажей явно не хватает.

Это и не удивительно: Печорин изображен как истинный романтик, то есть в какой-то мере «сверхчеловек». Но именно это и осложняет взаимоотношения героя с другими людьми, они оказываются просто не в состоянии его понять. Впрочем, и ему самому далеко не все в себе понятно: «Я часто себя спрашиваю, зачем я так упорно добиваюсь любви молоденькой девочки, которую обольстить я не хочу и на которой никогда не женюсь?»

Но в любом случае превосходство Печорина над другими имеет непосредственное отношение к одному из основных романтических мотивов — мотиву избранности, который также находит свое выражение в лирике Лермонтова. По сути, все остальные романтические мотивы являются следствием именно этого качества личности романтика. Например, одиночество лирического героя Лермонтова вполне закономерно объяснить его ощущением своей избранности, о чем сам он неоднократно говорит:

Нет, я не Байрон, я другой,

Еще неведомый избранник,

Как он гонимый миром странник,

Но только с русскою душой.

Это стихотворение 1832 года примечательно во многих отношениях. Во-первых, в нем мотив одиночества сопрягается еще и с мотивом странничества, также характерным для романтизма в целом и для Печорина, в частности. Во-вторых, из этого стихотворения видно, что у лирического героя Лермонтова есть то, что напрочь отсутствует у Печорина, а именно чувство Родины.

Патриотическое начало есть одно из основных отличий между Лермонтовым и Печориным. «Странная любовь» поэта к Отчизне, о которой он так подробно рассказывает в стихотворении «Родина», — это все-таки любовь, тогда как Печорин вообще не произносит этого слова. Для него характерно всеобъемлющее, поистине демоническое отрицание всего, а потому положительное отношение к чему бы то ни было просто невозможно.

Для Лермонтова демонизм — одна из постоянных доминант его творчества, недаром над поэмой «Демон» он работал почти всю жизнь. И все же в позднем творчестве он «от него отделался — стихами», как сказано в незаконченной «Сказке для детей», что и дало возможность для появления новых мотивов, таких как мотив примирения, согласия с мирозданием:

Тогда смиряется души моей тревога,

Тогда расходятся морщины на челе, —

И счастье я могу постигнуть на земле,

И в небесах я вижу Бога...

Ничего этого не дано Печорину, а потому его мятущаяся душа нигде не находит себе места. Для Лермонтова же мотив странничества имеет ярко выраженную связь с патриотическим мотивом и мотивом изгнанничества, вынужденного разрыва с Родиной, как в стихотворениях "Дубовый листок оторвался от ветки родимой...», «Тучи» и других.

И все же Печорин «бешено гонится за жизнью», как сказал о нем Белинский, и потому мотив действия — это еще одно связующее звено между автором и героем. Лермонтовский «деятельный гений» не раз проявлялся в его стихах:

Мне нужно действовать, я каждый день

Бессмертным сделать бы желал, как тень

Великого героя, и понять

Я не могу, что значит отдыхать.

И может быть, главное отличие автора от его героя в том, что поэт находит свое дело, свой способ действовать — это и есть его творчество. У Печорина такого дела в жизни не оказывается, а потому возникает чувство обреченности, неизбежности бесславного конца, того, что жизнь его проходит зря «Зачем я жил? Для какой цели я родился? \, верно, она сущет ствовала, и, верно, было мне назначение высокое, потому что я чувствую в душе моей силы необъятные... Но я не угадал этого назначения».

Для ранней лирики Лермонтова тоже очень характерен мотив обреченности, ощущение неразгаданности своего предназначения. Но в зрелом творчестве его жизненный путь определяется темой пророческого служения, продолжающей пушкинскую линию в раскрытии темы поэта и поэзии. Лермонтовский пророк уверен в своем предназначении, но он слишком хорошо знает, как тяжела эта миссия, а потому трагизм его существования в мире, отраженный в стихотворении «Пророк», остается неразрешенным:

Провозглашать я стал любви

И правды чистые ученья:

В меня все ближние мои

Бросали бешено каменья.

Трагизм существования в мире определяет и судьбу Печорина, и это объединяет не только автора и героя, но и является характерной чертой всего поколения 30-х годов XIX века в России. Это черта времени, героем которого стал Печорин, а наиболее ярким воплощением в жизни — Лермонтов.

Таким образом, мы видим, что, нарисовав в лице Печорина портрет всего поколения, Лермонтов имеет много общего со своим героем. Однако между ними нет и не может быть знака равенства, поскольку личность автора богаче и шире, и ему было дано во многом определить дальнейшие пути не только русской литературы, но русского общественного сознания.

Литература к разделу

1. Белинский В.Г. Герой нашего времени. Сочинение М.Ю. Лермонтова.

2. Белинский В.Г. Стихотворения М.Ю. Лермонтова.

3. Герштейн Э.Г. Роман «Герой нашего времени» М.Ю. Лермонтова. — М., 1997.

4. Журавлева А.И. Лермонтов в русской литературе. Проблемы поэтики. М., 2002.

5. Кормилов С.И. Поэзия М.Ю. Лермонтова. — М., 2000.

6. Лермонтовская энциклопедия. — М., 1981.

7. М.Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. — М., 1989.

8. Мурашов А.А. Из тонких линий идеала. — М., 1990.

9. Удодов Б.Г. Роман М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени». — М., 1990.

10. Чекалин С.В. Наедине с тобою, брат... Записки лермонто- веда. — Ставрополь, 1984.

11. Эйхенбаум Б.М. Статьи о Лермонтове. — М.-Л., 1961.