Русский язык и литература. Литература 11 класс, часть 1

Читаем рассказ «Запечатлённый ангел»

Работа с текстом до чтения

1. Подготовьтесь к чтению рассказа.

По утверждению сына Лескова, рассказ стал результатом интереса писателя к иконописи. В 70-х годах Лесков публикует научные исследования о русской иконописи, большой объём информации, связанной с иконами, использован в рассказе.

Что вам известно об иконописи? Что могло вызвать интерес Лескова в искусстве иконописи? Предлагаем вам также до чтения рассказа обратиться к книге Вл. Солоухина «Чёрные доски» (см. Приложение).

2. В названии рассказа обыгрывается многозначность слова «запечатлённый». Уточните этимологическое значение этого слова.

Как вы понимаете смысл названия рассказа?

3. Сюжет и композиция рассказа достаточно сложны. Одно из самых доступных переложений событийной канвы рассказа принадлежит Ф.М. Достоевскому.

Прочитайте отрывок из статьи Достоевского «Смятенный вид».

Это рассказ г-на Лескова в «Русском вестнике». Известно, что сочинение это многим понравилось здесь в Петербурге и что очень многие его прочли. Действительно, оно того стоит: и характерно и занимательно. Это повесть, рассказанная одним бывшим раскольником на станции в Рождественскую ночь, о том, как все они, раскольники, человек сто пятьдесят, целою артелью перешли в православие вследствие чуда. Эта артель работников строила мост в одном большом русском городе и года три жила в отдельных бараках на берегу реки. Была у них своя часовня, а в ней множество древних образов, освящённых ещё до времён патриарха Никона. Очень занимательно рассказано, как одному господину, не совершенно маловажному чиновнику, захотелось сорвать с артели взятку, тысяч в пятнадцать. Наехав вдруг в часовню со властью, он потребовал по ста рублей с иконы выкупа. Дать не могли. Тогда он арестовал образа. В них просверлили дырья, нанизали их на железные спицы, как бублики, и унесли куда-то в подвал. Но тут была икона ангела, древняя и особо уважаемая, считаемая артелью за чудотворную. Чтобы поразить, отмстить и оскорбить, чиновник, раздражённый упорством неплатящих раскольников, взял сургуч и в виду всего собрания накапал его на лик образа и приложил казенную печать. Местный архиерей, увидав запечатлённый лик святыни, изрёк: «Смятенный вид» - и распорядился поставить поруганную икону в соборе на окно. Г-н Лесков уверяет, что слова архиерея и распоряжение отнести поруганную икону в собор, а не в подвал, будто бы очень понравились раскольникам.

Затем началась запутанная и занимательная история о том, как был выкраден этот «Ангел» из собора. С раскольниками связался англичанин, барин и, кажется, подрядчик по строящемуся мосту, полюбил их и, так как с ним они были откровенны, то взялся им помогать. Особенно выдаются в рассказе беседы раскольников с англичанином об иконной живописи. Это место серьёзно хорошо, лучшее во всём рассказе. Всё кончается тем, что за Всенощной икону наконец выкрали из собора, ангела рас- печатлели, подменили иконою новою, еще не освящённою, которую взялась «запечатлеть», наподобие первой, жена англичанина. И вот в критическую минуту случилось чудо: от новой запечатлённой иконы видели свет (правда, видел один только человек), а икона, когда её принесли, оказалась незапечатлённою, то есть без сургуча на лике. Это так поразило принесшего её раскольника, что он тут же отправился в собор к архиерею и во всём ему покаялся, причём владыко простил и изрёк: «Это тебе должно быть внушительно теперь, где вера действеннее: вы, говорит, плутовством с своего ангела печать свели, а наш сам с себя её снял и тебя сюда привёл».

Чудо так поразило раскольников, что они всею артелью, сто пятьдесят или около человек, перешли в православие.

• Какое значение слова «запечатлённый» раскрывает Достоевский?

• Как, по-вашему, Достоевский оценил рассказ Лескова? Аргументируйте своё мнение.

• Какую часть рассказа Достоевский оценил как лучшую?

Работа с текстом во время чтения

1. Прочитайте начало рассказа.

Дело было о Святках1, накануне Васильева вечера2. Погода разгулялась самая немилостивая. Жесточайшая позёмная пурга, из тех, какими бывают славны зимы на степном Заволжье, загнала множество людей в одинокий постоялый двор, стоящий бобылём среди гладкой и необозримой степи. Тут очутились в одной куче дворяне, купцы и крестьяне, русские, и мордва, и чуваши. Соблюдать чины и ранги на таком ночлеге было невозможно: куда ни повернись, везде теснота, одни сушатся, другие греются, третьи ищут хотя маленького местечка, где бы приютиться; по тёмной, низкой, переполненной народом избе стоит духота и густой пар от мокрого платья. Свободного места нигде не видно: на полатях, на печке, на лавках и даже на грязном земляном полу, - везде лежат люди.

1 Святки - период от Рождества (25 декабря - 7 января по новому стилю) до Крещенья.

2 День святого Василия - 1 января (13 января по новому стилю).

• Почему для автора так важно уточнение времени и места действия?

• Какие литературные аналогии возникли у вас при чтении описания погоды?

• Что напоминает читателю описание постоялого двора?

2. Прочитайте рассказ (в сокращении). По ходу чтения обращайте внимание на особенности художественного стиля писателя.

<...>Лука Кирилов страстно любил иконописную святыню, и были у него, милостивые государи, иконы всё самые пречудные, письма самого искусного, древнего, либо настоящего греческого, либо первых новгородских или строгановских1 изографов2. Икона против иконы лучше сияли не столько окладами, как остротою и плавностью предивного художества. Такой возвышенности я уже после нигде не видел!

<. > Особенно же были при нас две иконы, одна с греческих переводов старых московских царских мастеров: Пресвятая Владычица в саду молится, а пред ней все древеса кипарисы. до земли преклоняются, а другая ангел-хранитель, Строганова дела. Изрещи нельзя, что это было за искусство в сих обеих святынях! Глянешь на Владычицу, как пред её чистотою бездушные древеса преклонились, сердце тает и трепещет; глянешь на ангела... радость! Сей ангел воистину был что-то неописуемое. <...> Дивно! дивно!.. Власы на головке кудреваты и русы, с ушей повились и проведены волосок к волоску иголочкой. Крылья же пространны и белы как снег, а испод лазурь светлая, перо к перу, и в каждой бородке пера усик к усику. Глянешь на эти крылья, и где твой весь страх денется: молишься «осени», и сейчас весь стиша- ешь, и в душе станет мир. Вот эта была какая икона! <...> анге- лово изображение сам Лука на своей груди сохранял. Был у него такой для сей иконы сделан парчовый кошель на тёмной пестряди и с пуговицей, а на передней стороне алый крест из настоящего штофу, а вверху пришит толстый зелёный шёлковый шнур, чтобы вокруг шеи обвесть. И так икона в сём содержании у Луки на груди всюду, куда мы шли, впереди нас предходила, точно сам ангел нам предшествовал. <...> Да и можно ли было думать, что мы как-нибудь, по какому ни есть случаю, сей нашей драгоценнейшей самой святыни лишимся?

<...> Солдаты взяли набранные на болты скибы икон на плечи и понесли к лодкам, а Михайлица, которая тоже за народом в горницу пробралась, тем часом тихонько скрала с аналогия ангельскую икону и тащит её под платком в чулан, да как руки-то у неё дрожат, она её и выронила. Батюшки мои, как барин расходился, и звал нас и ворами-то и мошенниками, и говорит:

1 Новгородская иконописная школа (XIV-XV вв.) и продолжавшая её традиции строгановская характеризовались мелким письмом по золоту.

2 Изограф - иконописец.

<...> «Ага! вы, мошенники, хотели её скрасть, чтоб она на болт не попала; ну так она же на него не попадёт, а я её вот как!» - да, накоптивши сургучную палку, прямо как ткнёт кипящею смолой с огнём в самый ангельский лик!

Милостивые государи, вы на меня не посетуйте, что я и пробовать не могу описать вам, что тут произошло, когда барин излил кипящую смоляную струю на лик ангела и ещё, жестокий человек, поднял икону, чтобы похвастать, как нашёл досадить нам. Помню только, что пресветлый лик этот божественный был красен и запечатлён, а из-под печати олифа, которая под огневою смолой самую малость сверху растаяла, струила вниз двумя потёками, как кровь, в слезе растворённая...

Все мы ахнули и, закрыв руками глаза свои, пали ниц и застонали, как на пытке. И так мы развопились, что и тёмная ночь застала нас воющих и голосящих по своём запечатлённом ангеле, и тут-то, в сей тьме и тишине, на разрушенной отчей святыне, пришла нам мысль: уследить, куда нашего хранителя денут, и поклялись мы скрасть его, хотя бы с опасностью жизни, и рас- печатлеть, а к исполнению сей решимости избрали меня да молодого паренька Левонтия. Этот Левонтий годами был ещё сущий отрок, не более как семнадцати лет, но великотелесен, добр сердцем, богочтитель с детства своего и послушлив и благонравен, что твой ретив бел конь среброузден.

<...> Но вот что худо было, что не прошла беда от непочтения, как новая, ещё большая, от сего почитателя возросла: сам этот архиерей, надо полагать, с нехудым, а именно с добрым вниманием взял нашего запечатлённого ангела и долго его рассматривал, а потом отвёл в сторону взгляд и говорит: «Смятенный вид! Как ужасно его изнеявствили! Не кладите, - говорит, - сей иконы в подвал, а поставьте её у меня в алтаре на окне за жертвенником». Так слуги архиереевы по его приказанию и исполнили, и я должен вам сказать, что такое внимание со стороны церковного иерарха нам было, с одной стороны, очень приятно, но с другой - мы видели, что всякое намерение наше выкрасть своего ангела стало невозможно. Оставалось другое средство: подкупить слуг архиереевых и с их помощию подменить икону иным в соответствие сей хитро написанным подобием.

<...> «А как, - говорит [англичанин], - вы его распечатлеете, когда у него всё лицо сургучом выжжено?»

«Ну, уж на этот счёт, - отвечаем, - ваша милость не беспокойтесь: нам только бы его в свои руки достичь, а то он, наш хранитель, за себя постоит: он не торговых мастеров, а настоящего Строганова дела, а что строгановская, что костромская олифа так варены, что и огневого клейма не боятся и до нежных вапсмолы не допустят».

« Вы в этом уверены? »

1 Вапа - краска.

«Уверены-с: эта олифа крепка, как сама старая русская вера.

Он тут ругнул кого знал, что этакого художества беречь не умеют, и руки нам подал, и ещё раз сказал:

«Ну так не горюйте же: я вам помощник, и мы вашего ангела достанем. Надолго ли он вам нужен?»

«Нет, - говорим, - на небольшое время».

«Ну так я скажу, что хочу на вашего запечатлённого ангела богатую золотую ризу сделать, и как мне его дадут, мы его тут и подменим. Я завтра же за это возьмусь».

Мы благодарим, но говорим:

«Только ни завтра, ни послезавтра за это, сударь, не беритесь».

Он говорит:

« Это почему так? »

А мы отвечаем:

«Потому, мол, сударь, что нам прежде всего надо иметь на подмен икону такую, чтоб она как две капли воды на настоящую походила, а таковых мастеров здесь нет, да и нигде вблизи не отыщется».

«Пустяки, - говорит, - я сам из города художника привезу; он не только копии, а и портреты великолепно пишет».

«Нет-с, - отвечаем, - вы этого не извольте делать, потому что, во-первых, через этого светского художника может ненадлежащая молва пойти, а во-вторых, живописец такого дела исполнить не может».

<...> Он этим заинтересовался и спрашивает:

«А где же, - говорит, - есть такие мастера, что ещё этот особенный тип понимают?»

«Очень, - докладываю, - они нынче редки (да и в то время они совсем жили под строгим сокрытием). Есть, - говорю, - в слободе Мстёре1 один мастер Хохлов, да уже он человек очень древних лет, его в дальний путь везти нельзя; а в Палихове2 есть два человека, так те тоже вряд ли поедут, да и к тому же, - говорю, - нам ни мстёрские, ни палиховские мастера и не годятся».

«Это опять почему?» - пытает.

«А потому, - ответствую, - что у них пошиб не тот: у мстёр- ских рисуночек головастенек и письмо мутно, а у палиховских тон бирюзист, всё голубинкой отдаёт».

«Так как же, - говорит, - быть?»

«Сам, - говорю, - не знаю. Наслышан я, что есть ещё в Москве хороший мастер Силачёв: и он по всей России между нашими именит, но он больше новгородским и к царским московским письмам потрафляет, а наша икона строгановского рисунка, самых светлых и рясных вап, так нам потрафить может один мастер Севастьян с понизовья, но он страстный странствователь: по всей России ходит, староверам починку работает, и где его искать - неизвестно».

1 Мстёра (Мстёра) - посёлок Владимирской области, древнейший центр русской миниатюрной живописи и иконописи.

2 Палихов (Палех) - посёлок Ивановской области, древнейший центр русской миниатюрной живописи и иконописи.

Англичанин с удовольствием все эти мои доклады выслушал и улыбнулся, а потом отвечает:

«Довольно дивные, - говорит, - вы люди, и как послушаешь вас, так даже приятно делается, как вы это всё, что до вашей части касается, хорошо знаете и даже искусства можете постигать»

«Отчего же, - говорю, - сударь, искусства не постигать: это дело художество божественное, и у нас есть таковые любители из самых простых мужичков, что не только все школы, в чём, например, одна от другой отличаются в письмах: устюжские или новгородские, московские или вологодские, сибирские либо строгановские, а даже в одной и той же школе известных старых мастеров русских рукомесло одно от другого без ошибки отличают»

<...> Теперь далее отсюда, милостивые государи, зачинается преполовение моей повести, и я вам вкратце изложу: как я, взяв своего среброуздого Левонтия, пошёл по изографа, и какие мы места исходили, каких людей видели, какие новые дивеса нам объявились, и что, наконец, мы нашли, и что потеряли, и с чем возвратилися.

<...> Не охота бы говорить, а нельзя промолчать, не тот мы дух на Москве встретили, которого жаждали. Обрели мы, что старина тут стоит уже не на добротолюбии и благочестии, а на едином упрямстве, и, с каждым днём в сём всё более и более убеждаясь, начали мы с Левонтием друг друга стыдиться, ибо видели оба то, что мирному последователю веры видеть оскорбительно: но, однако, сами себя стыдяся, мы о всём том друг другу молчали.

Изографы, разумеется, в Москве отыскались, и весьма искусные, но что в том пользы, когда всё это люди не того духа, о каковом отеческие предания повествуют? Встарь благочестивые художники, принимаясь за священное художество, постились и молились и производили одинаково, что за большие деньги, что за малые, как того честь возвышенного дела требует. А эти <. > И помимо неаккуратности в художестве, все они сами расслабевши, все друг пред другом величаются, а другого чтоб унизить ни во что вменяют; или ещё того хуже, шайками совокупясь, сообща хитрейшие обманы делают, собираются по трактирам и тут вино пьют и своё художество хвалят с кичливою надменностию, а другого рукомесло богохульно называют «адописным», а вокруг их всегда, как воробьи за совами, старьёвщики, что разную иконописную старину из рук в руки перепущают, меняют, подменивают, подделывают доски, в трубах коптят, утлизну в них делают и червоточину; из меди разные створы по старому чеканному образцу отливают; амаль в ветхозаветном роде наводят; купели из тазов куют и на них старинные щипаные орлы, какие за Грозного времена были, выставляют и продают неопытным верителям за настоящую грозновскую купель, хотя тех купелей не счесть сколько по Руси ходит, и всё это обман и ложь бессовестные. Словом сказать, все эти люди как чёрные цыгане лошадьми друг друга обманывают, так и они святынею, и всё это при таком с оною обращении, что становится за них стыдно и видишь во всём этом один грех да соблазн и вере поношение.

<...> «Знаешь что, Левонтьюшко: пойдём-ко мы отсюда скорее из Москвы в нижегородские земли, изографа Севастьяна поищем, он ноне, я слышал, там ходит».

«Что же: пойдём, - отвечает, - здесь, на Москве, меня какой- то нужный дух больно нудит, а там леса, поветрие чище, и там, - говорит, - я слыхал, есть старец Памва, анахорит совсем беззавистный и безгневный, я бы его узреть хотел».

<...> И идём мы опять мирно и благополучно и, наконец, достигши известных пределов, добыли слух, что изограф Севастьян, точно, в здешних местах ходит, и пошли его искать из города в город, из села в село, и вот-вот совсем по его свежему следу идём, совсем его достигаем, а никак не достигнем. Просто как сворные псы бежим, по двадцати, по тридцати вёрст переходы без отдыха делаем, а придём, говорят:

«Был он здесь, был, да вот-вот всего с час назад ушёл!»

Бросимся вслед, не настигаем!

И вот вдруг на одном таком переходе мы с Левонтием и заспорили: я говорю: «нам надо идти направо», а он спорит: «налево», и, наконец, чуть было меня не переспорил, но я на своём пути настоял. Но только шли мы, шли, и, наконец, вижу, не знаю, куда зашли, и нет дальше ни тропы, ни следу.

Я говорю отроку:

«Пойдём, Лева, назад!»

А он отвечает:

«Нет, не могу я, дядя, больше идти, - сил моих нет».

<...> Я думаю: «Господи! что это с ним такое?» А сам в страхе всё-таки стал прислушиваться, и слышу, по лесу вдалеке что-то словно потрескивает... «Владыко многомилостиве! - думаю, - это, верно, зверь, и сейчас он нас растерзает!» И уже Левонтия не зову, потому что вижу, что он точно сам из себя куда-то излетел и витает, а только молюсь: «Ангеле Христов, соблюди нас в сей страшный час!» А треск-от всё ближе и ближе слышится, и вот- вот уже совсем подходит... Здесь я должен вам, господа, признаться в великой своей низости: так я оробел, что покинул больного Левонтия на том месте, где он лежал, да сам белки проворнее на дерево вскочил, вынул сабельку и сижу на суку да гляжу, что будет, а зубами, как пуганый волк, так и ляскаю... И вдруг-с замечаю я во тьме, к которой глаз мой пригляделся, что из лесу выходит что-то поначалу совсем безвидное, - не разобрать, зверь или разбойник, но стал приглядываться и различаю, что и не зверь и не разбойник, а очень небольшой старичок в колпачке, и видно мне даже, что в поясу у него топор заткнут, а на спине большая вязанка дров, и вышел он на поляночку; подышал, подышал часто воздухом, точно со всех сторон поветрие собирал, и вдруг сбросил на землю вязанку и, точно почуяв человека, идёт прямо к моему товарищу. Подошёл, нагнулся, посмотрел в лицо и взял его за руку да и говорит:

«Встань, брате!»

И что же вы изволите думать? вижу я, поднял он Левонтия, и ведёт прямо к своей вязаночке, и взвалил её ему на плечи, и говорит:

«Понеси-ко за мною!»

А Левонтий и понёс.

<. > Я скорее соскочил с дерева, сабельку на бечеве за спину забросил, а сломал про всякий случай здоровую леторосль понадёжнее, да за ними, и скоро их настиг и вижу: старичок впереди грядёт, и как раз он точно такой же, как мне с первого взгляда показался: маленький и горбатенький; а бородка по сторонам клочочками, как мыльная пена белая, а за ним мой Левонтий идёт, следом в след его ноги бодро попадает и на меня не смотрит. Сколько я к нему ни заговаривал и рукою его ни трогал, он и внимания на меня не обратил, а всё будто во сне идёт.

Тогда я подбежал сбоку к старичку и говорю:

«Доброчестный человек!»

А он отзывается:

« Что тебе? »

« Куда ты нас ведёшь? »

«Я, - говорит, - никого никуда не веду, всех Господь ведёт!». И с этим словом вдруг остановился: и я вижу, что пред нами низенькая стенка и ворота, а в воротах проделана малая дверка, и в эту дверку старичок начал стучаться и зовёт:

«Брате Мирон! а брате Мирон!»

А оттуда дерзый голос грубо отвечает:

«Опять ночью притащился. Ночуй в лесу! Не пущу!»

Но старичок опять давай проситься, молить ласково:

«Впусти, брате!»

Тот дерзый вдруг отчинил дверь, и вижу я - это человек тоже в таком же колпаке, как и старичок, но только суровый-пресуро- вый грубитель, и не успел старичок ноги перенести через порог, как он его так толкнул, что тот мало не обрушился, и говорит: «Спаси тебя Бог, брате мой, за твою услугу».

«Господи! - помышляю, - куда это мы попали», и вдруг как молонья меня осветила и поразила.

«Спасе премилосердый! - взгадал я, - да уж это не Памва ли безгневный! Так лучше же бы, - думаю, - я в дебри лесной погиб, или к зверю, или к разбойнику в берлогу зашёл, чем к нему под кров».

И чуть он ввёл нас в маленькую какую-то хибарочку и зажёг воску жёлтого свечу, я сейчас догадался, что мы действительно в лесном ските, и, не стерпев дальше, говорю:

«Прости, благочестивый человек, спрошу я тебя: гоже ли нам с товарищем оставаться здесь, куда ты привёл нас?»

А он отвечает:

«Вся Господня земля и благословенны вси живущие, - ложись, спи!»

«Нет, позволь, - говорю, - тебе объявиться, ведь мы по старой вере».

«Все, - говорит, - уды единого тела Христова! Он всех соберёт!»

И с этим подвёл нас к уголку, где у него на полу сделана скудная рогозина постелька, а в возглавии древесный кругляк соломкой прикрыт, и опять уже обоим нам молвит:

«Спите!»

И что же? Левонтий мой, как послушенствующий отрок, сейчас и повалился, а я, своё опасение наблюдая, говорю:

«Прости, божий человек, ещё одно вопрошение...»

Он отвечает:

«Что вопрошать: Бог всё знает».

«Нет, скажи, - говорю, - мне: как твоё имя?»

А он, как совсем бы ему не соответствовало, бабственною погудкою говорит:

«Зовут меня зовуткою, а величают уткою», - и с этими пустыми словами пополоз было со свечечкою в какой-то малый чулан, тесный, как дощатый гробик, но из-за стены на него тот дерзый вдруг опять закричал:

«Не смей огня жечь: келью сожжешь, по книжке днём намолишься, а теперь впотьмах молись!»

«Не буду, - отвечает, - брате Мирон, не буду. Спаси тебя Бог!».

И задул свечку.

Я шепчу:

«Отче! кто это на тебя так грубительно грозится?»

А он отвечает:

«Это служка мой Мирон... добрый человек, он блюдет меня».

<...> Ни одного слова я более отцу Памве не сказал, да и что бы я мог ему сказать: согруби ему - он благословит, прибей его - он в землю поклонится, неодолим сей человек с таким смирением! Чего он устрашится, когда даже в ад сам просится? Нет: недаром я его трепетал и опасался, что истлит он нас, как гагрена жир. Он и демонов-то всех своим смирением из ада разгонит или к Богу обратит! Они его станут мучить, а он будет просить: «Жёстче терзайте, ибо я того достоин». Нет, нет! Этого смирения и сатане не выдержать! он все руки об него обколотит, все когти обдерёт и сам своё бессилие постигнет пред Содетелем, такую любовь создавшим, а устыдится его.

<...> И рассказал ему всё наше горе. А он всё слушал, слушал и отвечает: «Ангел тих, ангел кроток, во что ему повелит Господь, он в то и одеется; что ему укажет, то он сотворит. Вот ангел! Он в душе человечьей живёт, суемудрием запечатлён, но любовь сокрушит печать...»

И с тем, вижу, он удаляется от меня, а я отвратить глаз от него не могу и, преодолеть себя будучи не в состоянии, пал и вслед ему в землю поклонился, а поднимаю лицо и вижу, его уже нет, или за древа зашёл, или... Господь знает куда делся.

Тут я стал перебирать в уме его слова, что такое: «ангел в душе живёт, но запечатлён, а любовь освободит его», да вдруг думаю: «А что, если он сам ангел, и Бог повелит ему в ином виде явиться мне» <...> Взгадав это, я, сам не помню, на каком-то пеньке переплыл через речечку и ударился бежать: шестьдесят вёрст без остановки ушёл, всё в страхе, думая, не ангела ли я это видел, и вдруг захожу в одно село и нахожу здесь изографа Севастьяна. Сразу мы с ним обо всём переговорили и положили, чтобы завтра же ехать, но поладили мы холодно и ехали ещё холоднее. А почему? Раз, потому, что изограф Севастьян был человек задумчивый, а ещё того более потому, что сам я не тот стал: витал в душе моей анахорит Памва, и уста шептали слова пророка Исайи, что «дух Божий в ноздрех человека сего».

Работа с текстом после чтения

1. Расскажите о ваших впечатлениях от прочитанного.

2. Как вы поняли, о чём рассказ Лескова?

3. Какую истину о запечатлённом ангеле открыл рассказчику (Марку) чудный старец Памва?

4. Вернитесь к названию рассказа. Раскройте его символический смысл, опираясь на слова старца Памвы.

5. Вспомните мысль М. Горького: Лесков — «писатель, открывший праведника в каждом сословии, во всех группах...». Кто из героев рассказа симпатичен автору? К какому сословию они относятся? Кого из них можно назвать праведником? Свой ответ аргументируйте.

6. Перечитайте описание сцены в хибарке Памвы. Как характеризует старца разговор со служкой Мироном? Какое главное качество отличает этого праведника?

Сравните свой ответ с авторским мнением о том, что делает слабого человека сильным и твёрдым духом.

7. Расскажите, на какие особенности художественного стиля Лескова вы обратили внимание при чтении рассказа. Сделайте вывод, в чём заключается своеобразие творческой манеры писателя.

8. Попробуйте объяснить, почему именно эти страницы рассказа Достоевский назвал лучшими.

1. Рассказ Н.С. Лескова вызвал к себе благосклонное внимание царя Александра II, увидевшего в нём традиции рождественского рассказа. Покажите, в чём заключается близость «Запечатлённого ангела» к рождественскому рассказу.

2. Н.С. Лесков долго работал над рассказом: пришлось «...вытачивать "Ангелов" по полугода».

В чём, по-вашему, заключался процесс вытачивания текста рассказа?

3. Н.С. Лесков (в том числе и своим рассказом) неоднократно выступал в защиту «одной из самых покинутых отраслей русского искусства» — иконописи, которая, по его мнению, служила делу просвещения народа.

В своих статьях, рассказах он указывал на мировое значение таких шедевров, как «филаретовские святцы в Москве», «канонические створы русского письма, находящиеся в Ватикане у папы», называл имена выдающихся русских мастеров-изографов своего времени, не принимал литографированные иконы: «Иконы надо писать руками иконописцев».

Выполните исследование на тему «Русская иконопись в творчестве Лескова». В чём вы видите смысл этой работы? Кому могут быть интересны результаты вашего исследования?

4. Подготовьте реферат на одну из тем: «Поздний Гоголь как "источник" лесковской темы праведничества», «"Записки охотника" Тургенева и проза Лескова», «Герои романов Тургенева как антиподы праведников Лескова», «Традиционный уклад русской жизни в произведениях А.Н. Островского и Н.С. Лескова», «Традиции русского странничества в творчестве Некрасова и Лескова».

Литература и иные источники

1. ДыхановаБ. «Запечатлённый ангел» и «Очарованный странник» Н.С. Лескова. - М., 1980.

2. Горелов АА. Хождение за истиной. - Л., 1972.

3. Гунн Генрих. Очарованная Русь. - М., 1990.

4. Лесков Н.С. Полное собрание сочинений в 30 т. - М., 2007.