1831-1895
«Я смело, даже, может быть, дерзко думаю, что я знаю русского человека в самую его глубь, и не ставлю себе это ни в какую заслугу» — так определял «меру» собственного таланта Николай Семенович Лесков, один из самобытнейших русских писателей и публицистов второй половины XIX века. В самих названиях его произведений — «Овцебык», «Запечатленный ангел», «Очарованный странник», «Чертогон», «Левша» — заключена некая поэтическая притягательная сила, навеянная, по выражению В.Г Короленко, «стихийно бродячей русской натурой». Проза Лескова — удивительный сплав яркого народного языка, колоритных, запоминающихся характеров и оригинальных, обладающих особой внутренней «драматургией» сюжетов. В русской литературе писатель выделял ее «сберегающую» функцию — сохранять черты народной красоты, раскрывая и утверждая, по словам М. Горького, «положительный тип русского человека». С ранней юности увлекавшийся работой иконописцев, Лесков перенес секреты их мастерства в собственное творчество, овладев приемами словесной «иконописи» в изображении героев-праведников, людей веры и подвига. Вместе с тем художника интересовали и сложные, многострастные, мятущиеся натуры, эти российские Ахиллы и леди Макбет, раскрывающие свою внутреннюю духовную сущность в экстремальных жизненных ситуациях. Русский мир предстает в произведениях Лескова как многоликое, противоречивое единство, существующее в общем пространстве идей, верований, традиций. Отсюда внимание писателя к таким «почвенническим» жанрам, как житие, сказание, легенда, сказка, народный анекдот. Отображая многоголосие жизни «срединной» Руси, Лесков способствовал дальнейшей демократизации литературного языка: «В себе я старался развивать это уменье и достиг, кажется, того, что мои священники говорят по-духовному, мужики — по-мужицкому, выскочки из них и скоморохи — с выкрутасами и т.д. От себя самого я говорю языком народных сказок и церковно-народным в чисто литературной речи». Знаменитый лесковский сказ, ставший яркой приметой стиля писателя, стал неотъемлемой частью русской культурной классической традиции.
«По происхождению я принадлежу к потомственному дворянству Орловской губернии, но дворянство наше молодое и незначительное, приобретено моим отцом по чину коллежского асессора. Род наш, собственно, происходит из духовенства, и тут за ним есть своего рода почетная линия. Мой дед, священник Дмитрий Лесков, и его отец, дед и прадед — все были священниками в селе Лесках, которое находится в Карачевском или Трубчевском уезде Орловской губернии. От этого села Лески и выпила наша родовая фамилия — Лесковы» — так писатель представлял историю своей фамилии в «Автобиографической заметке».
Николай Семенович Лесков родился 4 (16) февраля 1831 года в селе Горохово Орловской губернии. Его отец, Семен Дмитриевич, в молодости вынужден был покинуть родительский дом за отказ идти в духовное звание. Став со временем заседателем Орловской уголовной палаты, Семен Дмитриевич до конца жизни оставался глубоко религиозным человеком с твердыми убеждениями и принципами (о его неподкупности ходили легенды). Мать писателя, Марья Петровна (урожденная Алферьева), принадлежала к бедному дворянскому роду и отличалась домовитостью и практичностью в делах.
Являясь разночинцем по социальному происхождению, Николай Лесков с детства познал «школу» сословных отношений: в доме именитого родственника, «благодетеля» семьи М.А. Страхова, не очень жаловали «семинарское отродье» («Я был одарен несомненно большими способностями, чем мои двоюродные братья... Немецкий учитель Кольберг имел неосторожность поставить это однажды на вид тетке, и я стал замечать, что мои успехи были ей неприятны»).
В 1839 году Лесковы купили в долг Панин хутор на речке Гостомле, и этот южный черноземный край стал для будущего писателя малой родиной: «Я вырос в народе, на гостомельском выгоне, с казанком в руке, я спал с ним на росистой траве ночного, под теплым овчинным тулупом, да на замашной панинской толчее за кругами пышных замашек. ..» Николай, будучи старшим сыном в семье (всего у Лесковых было семеро детей), рос самостоятельным и независимым юношей. Не сдав экзамены за третий класс в Орловской гимназии, Лесков бросил учебу и устроился писцом в Орловскую палату уголовного суда. В этот период он сближается с орловским обществом фольклористов и этнографов, общаясь с крупнейшими специалистами в области славянской культуры - П.В. Киреевским, А.М. Марковичем, с будущей писательницей Марко Вовчок (М. Вилинская), М.А. Стаховичем и др. В 1850 году начинается «киевский» период жизни Лескова, отмеченный разнообразной деятельностью: изучением Евангелия и арабской философии, восстановлением древних фресок и икон, игрой в любительских спектаклях, освоением украинского и польского языков. Семейная жизнь писателя сложилась неудачно: после двух распавшихся браков он жил один, воспитывая сына Андрея и приемную дочь Варвару.
В конце 50-х годов Лесков решает сменить род деятельности, став агентом частной английской коммерческой компании «Шкотт и Вилькенс». В написанной позже автобиографической повести «Железная воля» он так представит мотивы своего решения: «Частною службою я надеялся достать себе «честные» средства для существования и независимости от прихоти начальства... Словом, я думал, что вырвался на свободу, как будто свобода так и начинается за воротами казенного здания...» Работа в компании дала Лескову возможность побывать в различных уголках России, накопить богатый жизненный матери!> для будущих произведений. Дебют Лескова-публициста состоялся в 1861 году: в «Отечественных записках» были опубликованы его «Очерки винокуренной промышленности (Пензенская губерния)». Статьи Лескова, появлявшиеся в различных журналах, свидетельствовали о широкой эрудиции и разносторонних интересах автора (среди них — «Заметки о зданиях», «О переселенных крестьянах», «О рабочем классе», «Полицейские врачи в России» и т.п.). Подобно Лескову-старшему, Николай быстро сумел нажить себе множество врагов в различных профессиональных кругах. В январе 1861 года он переезжает из Киева в Петербург, где начинается его серьезная профессиональная литературная деятельность.
Перебравшись в столицу, Лесков сразу оказывается в эпицентре социально-политической борьбы, развернувшейся между умеренно-либеральным и радикально-демократическим крылом передовой интеллигенции. В споре о дальнейших путях развития России Лесков поддерживал «постепеновцев», вступая в полемику с «Современником», лидеров которого считал «нетерпеливцами», мечтающими ввергнуть Россию в пучину революционных потрясений. Выступая против последних, писатель подчас оказывался в ложном положении. Так, поместив в «Северной пчеле» (май 1861 г.) статью о пожарах в Петербурге, он недвусмысленно обвинил в беспорядках революционеров-экстремистов из «Молодой России». Статья вызвала одновременно возмущение литературной общественности и недовольство со стороны властей, обвиненных в бездействии. В итоге Лесков оказался между Сциллой и Харибдой политического противостояния, прослыв «антинигилистом» и в то же время «неблагонадежным». В действительности Лесков мучительно искал некий третий путь, уводящий от крайностей идейной борьбы. Эти поиски привели Лескова-публициста к Лескову-художнику, разрешившему в своем творчестве многие волнующие общество вопросы.
В 1863 году в «Отечественных записках» появился лесковский рассказ «Овцебык», проблематика которого явилась прямым продолжением полемики автора с «нигилистами». Герой рассказа, Василий Богословский по прозвищу Овцебык, — плоть от плоти революционного народничества, еще не набравшего силу, но уже столкнувшегося с проблемой «безмолвствующего народа». Мужики-«гречкосеи» не воспринимают умных речей Овцебыка, предпочитал ему авторитетного Александра Ивановича — человека «из своих», крепкого хозяина, говорящего с мужиками на их языке. Выбор фамилии главного героя не случаен: в ней и отзвуки проповеднической миссии революционера-идеалиста, и обозначение внутренних противоречий натуры героя, отвергающего традиционную веру, но не обретшего твердой духовной почвы под ногами. Трагическая судьба Василия Петровича — неизбежное следствие столкновения «готовой» идеи с живой действительностью, сопротивляющейся утопическим головным экспериментам. Овцебык-Богословский явно вызывает содествие автора, видящего в своем герое сильную личность, готовую на жертву во имя общего блага (известно, что «антинигилист» Лесков с уважением относился к Н.Г. Чернышевскому и с интересом читал роман «Что делать?»). Вместе с тем для Лескова очевидна бесперспективность социального нигилизма: его герой признается, что ему «некуда идти» [проблематика «Овцебыка» получит свое развитие в романах «Некуда» (1863—1864) и «На ножах» (1871)].
САМОСТОЯТЕЛЬНЫЙ АНАЛИЗ ТЕКСТА*
Опираясь на близость проблематики рассказа Н. С. Лескова «Овцебык» и романа И. С. Тургенева «Отцы и дети», сопоставьте образы главных героев этих произведений:
а) на портретном и речевом уровнях;
б) на уровне характеров;
в) в сфере идейных убеждений;
г) во взаимоотношениях с другими персонажами;
д) в любовной сфере;
е) в итоговом звучании их судеб.
Злободневность, памфлетность «антинигилистических» произведений Лескова отчасти заслонила для читателей и критиков главные отличительные особенности лесковской прозы - ее психологизм, внимание к народной жизни и внутреннему миру отдельного человека, тонкое чувствование родного языка. Между тем уже в 60-е годы появляются повести и рассказы, несущие в себе черты позднего лесковского стиля. Таков рассказ «Леди Макбет Мценского уезда» (1865), открывающий галерею народных типов в творчестве писателя и начинающийся характерным вступлением: «Иной раз в наших местах задаются такие характеры, что, как бы много лет ни прошло со встречи с ними, о некоторых из них никогда не вспомнишь без душевного трепета». Героиня Лескова лишена ореола мученичества: следуя инстинкту разгоревшейся страсти, она становится губительницей невинных душ (достаточно вспомнить жуткую сцену удушения «сонаследника» - малолетнего племянника Федора). Движение героини от скуки купеческого быта к свободной любви, сопровождаемое семейными «умертвиями», приводит ее к той грани, за которой исчезает различие между человеческим и звериным (не случайно эпизод ночного свидания Катерины Львовны с Сергеем сопровождается пронзительным кошачьим дуэтом на кухонной крыше). Сама сцена гибели Катерины, мстящей обидчице за свою поруганную любовь, отмечена характерным авторским сравнением: « . ..В это же время из другой волны почти по пояс поднялась над водою Катерина Львовна, бросилась на Сонетку, как сильная щука на мягкоперую плотицу, и обе более уже не показались». Нельзя не отметить свойственной героине цельности и внутренней силы, отчетливо проступающей на фоне молодцеватого, но слабодушного и внутренне бесцветного Сергея.
Но эта сила, удесятеренная страстью, ведет к саморазрушению личности: слепое, первобытное чувство вытесняет в героине все прочие внутренние импульсы, включая инстинкт материнства. Не идеализируя народную жизнь, заглядывая в ее ужасающие «бездны», Лесков погружал читателя в раздумья над проблемой народной совести — а именно она является критерием всего происходящего в рассказе. «Леди Макбет...» написана простым, нарочито лубочным языком: автор заметно дистанцируется от повествования, придавая ему сказовый характер.
СКАЗ - форма повествования от лица рассказчика, часто «отделенного» от автора социально-культурной дистанцией и повествующего в «чужой» автору устно-словесной манере (вспомним, например, рассказ Максима Максимыча в первой главе романа М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени»). В творчестве Н.С. Лескова сказовая, стилизованная форма повествования преобладает над «нейтральной» (авторской) формой.
Создав своеобразный цикл произведений о русских женщинах [помимо «Леди Макбет...» в него вошли «Житие одной бабы» (1863), «Воительница» (1866), «Котин Доилец и Платонида» (1867)], Лесков приступил к созданию романа-хроники о народных праведниках.
Роман «Соборяне» увидел свет в 1872 году в журнале «Русский вестник» и сразу же вызвал широкое обсуждение в печати. В «Соборянах» с особой силой проявилась «почвенность» Лескова, его тяготение к старой Руси с ее преданиями и духовными заветами. В центре повествования — жители «старгородской соборной поповки», среди которых выделяются фигуры протоиерея Савелия Туберозова, священника Захарии Бенефактова и дьякона Ахиллы Десницына. Честно и праведно исполняя свой долг, герои романа испытывают неизбывную «тоску по идеалу», памятуя о том времени, когда Православная церковь способствовала укреплению и нравственному оздоровлению общества. Старгородские подвижники одержимы желанием практической деятельности во благо народа, но новая эпоха делает эти высокие помыслы «доброй старой сказкой», уходящей в предание. В настоящем же лесковские соборяне лишены возможности в полной мере послужить своим ближним, что-либо изменить в мире корысти и зла. «Не знаю, что о себе думать, к чему я рожден и на что призван?» - с горечью признается Савелий Туберозов. Сомнения и тревоги отца Савелия выливаются в проповедь, произнесенную им в присутствии городских «верхов» и объявленную старгородскими обывателями «революционной». Совершив гражданский поступок, бунтарь Туберозов уходит из жизни, не имея возможности сломать стену людского равнодушия, приводящего к неразличению добра и зла. Столь же редкими, «заповедными» душевными качествами обладают чуткий и добрый отец Захарий, богатырь Ахилла Десницын, протопопица Наталья Николаевна и карлик Николай Афанасьевич. Все эти «странные», отставшие от «прогресса» люди представляют собой ту русскую соборность, без которой невозможно движение общества «вглубь», к духовному самостоянию.
«Соборяне» явились важным этапом в творчестве Лескова: все, что было написано им ранее, писатель назвал «шатанием». 70-е годы отмечены своеобразным художническим самоопределением Лескова, нашедшим свое выражение в очерке «Монашеские острова на Ладожском озере» (1873) и рассказе-легенде «Запечатленный ангел» (1873). В этих произведениях затрагиваются такие важнейшие для писателя вопросы, как проблема предания в искусстве, соотношение эстетического и нравственного в художественном творчестве. Со страниц «Запечатленного ангела» на нас словно бы глядят иконописные лики, а постоянно звучащие названия икон — Деисус, Индикт, Праздники, Отечество, Целебник, Соборы — вводят в удивительный, сокровенный мир святой Руси. Легенда о том, чудотворная икона с изображением архангела Михаила воссоединила раскольников с Православной церковью, исполнена подлинного драматизма и проникнута высокой поэзией. Соединение церковно-книжной лексики с просторечным говором и фольклором создает поразительный эффект присутствия старины, проникновения в сердцевину народно-религиозного сознания. Интересен сам образ рассказчика, каменщика-старовера Марка Александровича — чуткого знатока иконописного искусства. В его замечаниях и оценках, безусловно близких авторским, постоянно возникает мотив противопоставления подлинного мастерства бесталанному копированию: «...Иконы все самые пречудные, письма самого искусного, древнего... Икона против иконы лучше сияли не столько окладами, как остротою и плавностью предивного художества. Такой возвышенности я уже после нигде не видел!» За внешней простотой и наивностью святочного рассказа скрыта важнейшая мысль писателя о подлинности народного искусства, о духовном призвании художника, наследующего высочайшие образцы проявления национального гения. Неудивительно, что «Запечатленный ангел» не оставил равнодушными таких тонких исследователей народной жизни, как Ф.М. Достоевский и Н.А. Некрасов.
Сам Лесков к этому времени прочно вошел в литературу как «русский антик», т.е. «любитель старины, собиратель древностей».
Продолжая разрабатывать тему русского праведничества, Лесков создает целую галерею народных характеров в повести «Очарованный странник» (1873), рассказах «Однодум» (1879), «Несмертельный голован» (1880), «Левша» (1881), «Человек на часах» (1887) и др.
В «Очарованном страннике» нашли свое отражение разновременные впечатления писателя, много путешествовавшего по России. Поводом, побудившим Лескова к написанию истории «черноземного Телемака» (один из вариантов заглавия), явилась его внутренняя полемика с автором «Мертвых душ», сетовавшим на отсутствие в России людей с богатырской силой и вынужденным «припрячь подлеца» в качестве героя эпохи. Лесков делает главным героем своего произведения человека яркой судьбы, обладающего свойствами богатырской личности («Этому новому нашему спутнику... по виду можно было дать с небольшим лет за пятьдесят, но он был в полном смысле слова богатырь, и притом типический (выделено мной. — С.З.), добродушный, добрый русский богатырь, напоминающий дедушку Илью Муромца в прекрасной картине Верещагина и в поэме графа А. К. Толстого»). Герой введен в повествование как некий тип, легко узнаваемый каждым соотечественником, т.е. несущий в себе яркие национальные черты. Простодушие, бесхитростность проступают и в манере общения Ивана Северьяновича со своими случайными слушателями («отвечал добродушно и бесстрастно», «пораздумал немножко и отвечал»). Но в эту внешне бесстрастную повествовательную «рамку» заключен живой, волнующий рассказ о жизни «моленого», обещанного Богу сына, жаждущего странствий и приключений.
В сюжетно-композиционном отношении лесковская повесть на первый взгляд представляет собой пестрое, мозаичное переплетение разнохарактерных эпизодов, не связанных единым сюжетом. Но это первое впечатление обманчиво: все большие и малые вехи многотрудной жизни Ивана Северьяновича Флягина подчинены единому ее основанию, открытому для героя в самом начале повести. Видение монаха, ставшего жертвой флягинского «ребячества», приоткрыло для героя завесу тайны грядущего, указав ему путь к служению Господу. На этом пути герою предстоят испытания, искушения и подвиги, ибо натура Флягина сопротивляется возможности «гладкого» пути к указанному предназначению («Чудесно, — отвечаю, - согласен и ожидаю» — такова реакция героя на обещанные ему смертельные опасности). Движение лесковского странника к обретению успокоения, душевной гармонии составляет ту многофабульность, которая делает повесть своеобразной мини-эпопеей (известно замечание критика-социолога Н.К. Михайловского по поводу фабулы «Очарованного странника»: « ...есть целый ряд фабул, нанизанных как бусы на нитку, и каждая бусинка сама по себе и может быть очень удобно вынута, заменена другою, а можно и еще сколько угодно бусин нанизать на ту же нитку»). Но, несмотря на кажущуюся «отдельность», взаимозаменяемость сюжетов повести, все они связаны общей логикой повествования и вряд ли могут быть произвольно переставлены без ущерба для авторского замысла.
Событийный ряд повести организован с учетом «панорамности» его восприятия читателем, способным видеть внутреннюю перекличку глав и эпизодов, заметить различные связи и расхождения текста. Прежде всего это чередование греховных и искупительных деяний героя, его метания от «губителя- беса» к ангелу-хранителю. Это проявляется на раннем этапе самостоятельной жизни Флягина-Голована. Став косвенным виновником гибели старого монаха, герой тут же совершает свой первый подвиг, спасая господскую семью от неминуемой смерти. Обладая исполинской силой, «молодой ребенок» Флягин еще не свыкся с нею и не всегда способен соразмерять свои действия с возможными последствиями (« ...только я, видя неминуемую гибель, с подседельной бросился прямо на дышло и на конце повис... Не знаю опять, сколько тогда во мне весу было, но только на перевесе ведь это очень тяжело весит, и я дышловиков так сдушил, что они захрипели...»). На этом этапе своего духовного развития Флягин совмещает в себе качества былинного Ильи Муромца и сказочного Иванушки-дурачка.
А он [граф] говорит:
- Ну, чего тебе хочется?
А я думал-думал да говорю:
- Гармонию.
Граф засмеялся и говорит:
- Ну, ты взаправду дурак, а впрочем, это само собою, я сам, когда придет время, про тебя вспомню, а гармонию, - говорит, - ему сейчас же купить.
Трогательное, детски наивное начало в герое проявляется и в истории с голубями, закончившейся уходом рассказчика «в разбойники». По недомыслию он способен «сломать», как игрушку, жизнь пернатого существа или «с избытком» наказать коварную кошку, покушавшуюся на его любимцев. Но уже в этом, на первый взгляд незначительном, эпизоде обнаруживается второй план: сказочно-мифологический голубь и голубка в русском фольклоре — символ любви, небесной чистоты, тогда как с образом кошки часто связана тема нечистой силы. Герой повести постоянно оказывается между двумя полюсами бытия — светом и тьмой, временами блуждая, теряя почву под ногами, но в конце концов обретая смысл и цель своего существования на земле. Мифологическое, иррациональное начало, сопровождающее героя на его пути к храму, подчеркивает его избранность, «уготованность» к испытаниям во имя спасения души. Мир, окружающий Ивана Северьяновича, полон чудес и пророчеств, знамений и тайн. Повествуя о своей встрече с «магнетизером», герой замечает: «Вот тут началось такое наваждение, что хотя этому делу уже много-много лет прошло, но я и по сие время не могу себе понять, что тут произошло за действие и какою силою оно надо мной творилось ...»
Подумайте над вопросами: Какие из событий, происходивших с Иваном Флягиным, можно отнести к разряду чудесных и возможно ли их «реальное» объяснение? В чем эти эпизоды перекликаются с сюжетами известных вам произведений древнерусской житийной литературы, отражающими деяния праведников? В чем, по вашему мнению, отличие «флягинских» чудес от фантастики в произведениях: Н.В. Гоголя?
В чередовании реальных и мистических событий кроется еще одна закономерность сюжетно-композиционной организации повести: герой часто попадает под влияние темной, загадочной силы, «увязая» в пучине страстей и наваждений. Одним из таких испытаний стало постижение героем «красы природы совершенства», воплощенного в облике «роковой» цыганки Груши. Увлекающаяся натура героя мгновенно реагирует на призыв «невозможной» красоты: страсть эта подобна затмению рассудка, потере прежних представлений о миропорядке («Сам ее так уважаю, что думаю: не ты ли, проклятая, и землю и небо сделала?»). Сцена трактирного разгула с метанием сторублевых «лебедей» к ногам красавицы цыганки — своего рода кульминация «страстных» испытаний героя.
«Тьфу ты, - думаю, - черт же вас всех побирай!» - скомкал их всех в кучку, да сразу их все под ноги и выбросил, а сам взял со стола бутылку шампанского вина, отбил ей горло и крикнул: - Сторонись, душа, а то оболью! - да всю сразу и выпил за ее здоровье, - потому что после этой пляски мне пить страшно хотелось.
Но как только Иван освобождается от гипноза всепоглощающей страсти, его чувство к Груше обретает иное звучание — происходит свойственное герою домысливание жизненной ситуации. Полюбив Грушу глубокой, сострадательной любовью, Иван вынужден взять на себя грех убийства, избавляя любимого человека от еще более тяжкого греха (сцена гибели Груши зеркально перекликается с рассказом Флягина о собственной попытке самоубийства, предупрежденной пронорным цыганом). Искупая свою вину перед умершей, Флягин претерпевает ратные испытания, и с героем снова происходят чудеса: во время боя Груша незримо сопровождает его, оберегая от смерти...
Перипетии судьбы Ивана Северьяновича лишь оттеняют его удивительное жизнелюбие, противостоящее темным разрушительным инстинктам и направляющее героя на благие деяния и подвиги. Послужной список Флягина поражает своим разнообразием: дворянский форейтор, нянька и лекарь, конэсер, солдат, балаганный актер, послушник... Богатство натуры героя позволяет ему с легкостью освоить любой род деятельности. В этом отношении важно замечание барина-поляка, нанявшего Флягина на должность няньки при грудном ребенке: «— Пустяки, — говорит, — ведь ты русский человек? Русский человек со всем справится» (в итоге герой не только справляется со своими обязанностями, но и сердцем участвует в судьбе девочки и ее матери). Многогранное поле деятельности предоставляет Флягину возможность проверить свою силу в разного рода испытаниях. Каждое из них могло бы составить отдельную человеческую судьбу — при этом образ лесковского странника не выглядит условно-собирательным, сохраняя художественную целостность. В герое уживаются дерзость и кротость, сила и смирение, твердость и нежность, составляющие «многострунность» его натуры и отражающие диалектику живой жизни. К этим качествам Флягина необходимо добавить еще одно — его удивительную переимчивость и веротерпимость, позволяющие ему выжить в любых условиях. Флягин везде оказывается полезным человеком — идет ли речь о воспитании ребенка, уходе за лошадью или лечении татарских жен. Этот заговоренный от пуль, святой и грешный русский человек проходит все испытания и готов принять новые:
- Разве вы сами собираетесь воевать?
- А как же-с? Непременно-с: мне за народ помереть очень хочется.
- Как же вы: в клобуке и в рясе пойдете воевать?
- Нет-с; я тогда клобучок сниму, а амуничку надену.
Этот диалог в финале еще раз напоминает о незавершенности эпоса: странствия героя продолжаются и за пределами сюжетного пространства повести. Готовность Флягина стать «новым Пересветом», воином-черноризцем придает повести в целом глубинное патриотическое звучание: любовь к родине и вера сливаются здесь воедино, отражая позицию автора и героя. Таким образом автор вновь возвращается к богатырской теме, заявленной в самом начале и составляющей идейную основу произведения.
Сложность, многосоставность проблематики «Очарованного странника» определяет его жанровое своеобразие. Это по - весть-поэма, полемически перекликающаяся с гоголевской «поэмой без героя», богатырская повесть, повесть странствий, повесть-сказ. Последнее жанровое определение относит нас к речевой стилистике «Странника», также отличающейся многообразием и богатством оттенков. Иван Северьянович тонко чувствует мир и находит неповторимые слова для передачи своих впечатлений («Л я все сижу да гляжу уже не на самый дом, а в воду, где этот свет весь отразило и струями рябит, как будто столбы ходят, точно водяные чертоги открыты»). Речь «господина Флягина» изобилует примерами яркого, колоритного народного словотворчества: «сидит да губы цмокает», «самый препустейший — пустой человек», «и опять новая обратность», «голова малая, как луновочка», «открыть свою запрошедшую жизнь». Рассказчик легко вживается и в чужие роли — графа с графиней, «магнетизера», цыгана, татарина, миссионера — каждый раз демонстрируя незаурядные способности в передаче сущности характера и особенностей речи очередного персонажа. Сказ Лескова пестрит разнообразными деталями, приметами национального быта, географическими названиями, делающими рассказ Флягина осязаемо-достоверным. Жанровая «многослойность» «Очарованного странника» поистине уникальна: в нем мы находим элементы сказки, былины, легеиды, жития, «хожения», народного анекдота — того, что составляет «житейскую драмокомедию» Ивана Северьяновича Флягина.
Финал повести возвращает нас к ее названию, подытоживая путь духовной эволюции героя-рассказчика, личная судьба которого сливается с народной судьбой («И даны были мне слезы, дивно обильные! .. Все я о Родине плакал»). В этой тревоге слышится голос самого автора, его думы о благе России, его вера в духовные силы нации.
Подумайте над смыслом названия повести. Кто из русских писателей уже обращался к типу героя-странника — «странствующего» и «странного» человека? Почему именно такой герой часто становился центральной фигурой русского эпоса? Каковы оттенки смысла эпитета «очарованный» применительно к герою Лескова? В своих рассуждениях примите во внимание мотивы русского фольклора (испытание богатыря злыми чарами, его «околдованность» долгим сном и т.п.), каноны православия (восприятие жизни как Божьего дара, прославление добра, истины и красоты в человеке). Подтвердите конкретным содержанием повести утверждение исследователя АА. Горелова о том, что эпитет «очарованный у Лескова «вибрирует эмоциями».
Тема праведничества у Лескова тесно смыкается с социальноисторической проблематикой. Многие лесковские герои, родившиеся, подобно страннику Ивану Флягину, «в крепостном звании», постигают на собственном опыте характер взаимоотношений власти и народа. В этом отношении показательны судьбы тульского мастерового-уникума Левши из одноименного рассказа и солдата Постникова из «Человека на часах» ( 1887). Первый своим невиданным изделием поддерживает престиж государства перед просвещенной Европой, но при этом остается «чернородьем», не заслуживающим внимания высоких особ (в финале рассказа герой, пытавшийся донести до властей секрет «басурманского» оружия, умирает на полу Обухвинской больницы «для неведомого сословия»). Судьба солдата Постникова, оставившего свой пост ради спасения человеческой жизни, - еще одно подтверждение равнодушия властей ко всякой «гуманерии» (вместо награды за спасение погибающих герой был высечен перед строем двумястами розгами). Антимонархическая и антибюрократическая тематика поздних произведений Лескова явилась закономерным следствием многолетних наблюдений писателя за жизнью народа, развивающейся по собственным внутренним законам вне «компетенции» государственной власти. Так же непросто складывались отношения художника с официальной Церковью. Следуя в своем творчестве традициям русского православия, Лесков разграничивал государственную, иерархическую церковность и подлинную веру, носителем которой является народ, воплощающий евангельские заветы в реальной жизненной практике. В итоге лесковский простолюдин-праведник зачастую оказывается в нравственном отношении выше представителей Церкви (вспомним обиду Ивана Флягина на миссионеров, отказавших степному пленнику в реальной помощи, или циничный разговор полковника Свиньина и владыки-митрополита об участи солдата Постникова в «Человеке на часах»). В очерковом цикле «Мелочи архиерейской жизни» (1878) Лесков представил в ироническом свете быт и нравы церковной элиты, равнодушной к судьбам «ничтожных» мира сего (вкупе с другими антиклерикальными произведениями «Мелочи ... » вызвали резкую оценку властей и лично обер-прокурора Святейшего Синода К.П. Победоносцева, что послужило поводом для отстранения писателя от службы в Комитете по рассмотрению книг для народного чтения). При этом писатель отнюдь не идеализировал массу, представляющую «низовую» Россию: образы праведников, антиков- бессребреников оттеняли черты закоснелого, подчас уродливого быта сермяжной Руси, ради которой свершают свой будничный подвиг народные избранники.
Таким образом, известная уваровская1 триада «самодержавие, православие, народность» подвергалась у Лескова острокритическому осмыслению.
1Уваров С.С. — министр народного просвещения в 1833-1849 годах.
Оппозиционность писателя по отношению к действующим институтам власти не означала его революционности: в 80-90-е годы Лесков по-прежнему занимает антинигилистическую позицию, не веря в возможность радикального переустройства общества. Вместе с тем интуицией художника Лесков чувствовал неизбежность социальных катаклизмов, возлагая надежду на волю и разум молодого поколения, способного «облагородить» грядущие перемены (рассказ «Зимний день», 1894). «Неблагонамеренность» Лескова, его нежелание подстраиваться под чьи-либо вкусы и программы порождали конфликтные ситуации, порой приводившие к разрыву с бывшими единомышленниками (так, стремясь сохранить писательскую независимость, Лесков был вынужден расстаться с «Русским вестником», возглавляемым М.Н. Катковым, что обрекало художника на случайные заработки в мелкой периодике). Идейные убеждения Лескова во многом совпадали со взглядами Л.Н. Толстого (знакомство писателей состоялось весной 1887 года в Москве). Творческий диалог художников имел для Лескова, оказавшегося в своеобразной литературной изоляции, особое значение: Толстой поддерживал оригинальный талант своего коллеги, давая отзывы на присылаемые ему Лесковым рукописи. Не во всем соглашаясь со взглядами Толстого, Лесков безусловно уважал и ценил авторитет автора «Войны и мира» и «Анны Карениной», пребывающего в не менее сложных отношениях с современниками.
Проблематика поздних произведений Лескова весьма многообразна. Это рассказы-зарисовки, анекдоты из народного быта («Чертогон», 1879; «Штопальщик», 1882), традиционный лесковский сказ ( «Тупейный художник», 1883), легендарные сюжеты ( «Сказание о Федоре-христианине и друге его Абраме-жидовине», 1886; «Повесть о богоугодном дровоколе», 1886; «Зенон-златокузнец», 1890), социальная сатира в духе щедринского «эзоповского» повествования ( «Заячий ремиз», 1894). Произведения разных лет и жанров составляют удивительный и неповторимый «мир Лескова», погружение в который — своего рода «хождение в народ», осознание себя частью великой самобытной общности.
Последние годы жизни художника были нелегкими. Отлученный от государственной службы, не имеющий достаточной поддержки в литературном мире, Лесков продолжал трудиться, невзирая на тяжелую болезнь, симптомы которой впервые проявились после цензурного ареста 6-го тома собрания сочинений писателя. В своей самооценке Лесков был удивительно скромен. В начале автобиографии, написанной в 80-е годы, он констатирует: «Заметки эти могут быть интересны в том отношении, что покажут в моем лице, какие не приготовленные к литературе люди могли в мое время получать хотя скромное, но все-таки не самое ничтожное место среди литературных деятелей моей поры». В написанном незадолго до смерти завещании писатель просил не произносить на похоронах «никаких речей». Николай Семенович Лесков умер 21 февраля (5 марта) 1895 года и был похоронен на Волконом кладбище в Петербурге. Посмертная слава писателя, влияние которого испытали на себе многие художники ХХ века, свидетельствовала о том, что творческая жизнь, отданная за народ, становится фактом познания народом самого себя.
ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ
1. Какова жанровая «палитра» творчества Н.С. Лескова? Можно ли выделить в лесковской прозе какой-либо ведущий, «программный» жанр?
2. Что составляет специфику лесковского сказа? Как соединяются в нем «высокая» церковно-славянская лексика, просторечие, образцы т.н. «народной этимологии»? Приведите примеры, опираясь на тексты произведений писателя.
3*. Какие средства изображения характеров использует Лесков в рассказах «Однодум» и «Леди Макбет Мценского уезда»?
4*. Как в романе «Соборяне» и легенде «Запечатленный ангел» соотносится религиозная и «светская» тематика?
5*. Обосновывав выбор «рельефных» характеров в создании масштабного эпоса, Н.С. Лесков замечал: «...Почему же лицо самого героя должно непременно стушевываться? Что это за требование? А Дон Кихот, а Телемак, а Чичиков? Почему не идти рядом и среде и герою?» Как эта установка художника воплощена в повести «Очарованный странник»? В каком отношении образ Ивана Фляги- на сопоставим с образным рядом, обозначенным Лесковым? Оправдано ли присутствие в этом ряду гоголевского Чичикова?
6. Какова внутренняя логика духовного пути «черноземного Телемака в повести «Очарованный странник»? Что определяет сложность извилистого движения героя к своему духовному призванию? Как в сюжете повести переплетаются языческие и христианские понятия и представления, миф и действительность, сиюминутное и вечное?
7. Как в повести «Очарованный странник» раскрывается тема «всеотзывчивости» русской души, ее способности «встраивания» в иную культуру?
8. Сопоставьте эпических шедевра пореформенной эпохи — лесковскую повесть «Очарованный странник» и поэму Н.А. Некрасова «Кому на Руси жить хорошо». Что сближает эти произведения и что разнит?
9*. В чем заключилась сущность взглядов Лескова на пути развития России? Как социально-философская концепция писателя соотносилась с официальной государственной идеологией и революционно-демократической доктриной преобразования общества? Каким образом писательское «особое мнение» воплотилось в творчестве Лескова?
10. Максим Горький говорил о Лескове как о писателе, «пронзившем всю Русь», а лесковских героев называл «миленькими великими людьми». Прокомментируйте эти оценки.
11. Почему прозу Лескова нельзя считать архаичной, воспроизводящей лишь «преданья старины»? Чем современен Лесков?
ОСНОВНЫЕ ПОНЯТИЯ
Национальный колорит.
Сказ.
Стилизация.
Герой-рассказчик.
Жанровый синтез.
ТЕМЫ СОЧИНЕНИЙ
1. Тип «русского антика» в произведениях Н.С. Лескова.
2. Одиссея Ивана Флягина в повести Н.С. Лескова «Очарованный странник».
3. Автор и рассказчик в повести «Очарованный странник».
4. Особенности изображения женского характера в произведениях Н.С. Лескова.
5. Тема русского богатырства в произведениях Н.В. Гоголя, Н.А. Некрасова и Н. С. Лескова.
ДОКЛАДЫ И РЕФЕРАТЫ
1. Традиции древнерусской литературы в творчестве Н.С. Лескова.
2. Русское православие в зеркале лесковской прозы.
3. Сатирические мотивы в прозе Н.С. Лескова.
РЕКОМЕНДУЕМАЯ ЛИТЕРАТУРА
Троицкий В.Ю. Лесков-художник. М., 1974.
Столярова И.В. В поисках идеала (творчество Н.С. Лескова). Л., 1978.
Горелов АА. Н.С. Лесков и народная культура. Л., 1988. Аннинский Л. Лесковское ожерелье. М., 1986.
В мире Лескова: Сборник статей. М., 1983.