1826-1889
«Чижика съел», «жил — дрожал и умирал — дрожал», «пропала совесть» ... Эти знакомые, ставшие почти обиходными в нашей повседневной речи выражения пришли из сатирических произведений Салтыкова-Щедрина — «русского Свифта», как называли его современники. Щедрин создал своеобразную сатирическую летопись целой эпохи. «Литература есть нечто такое, что, проходя через века и тысячелетия, заносит на скрижали свои и великие деяния, и безобразия, и подвиги самоотверженности, и гнусные подстрекательства трусости и легкомыслия» — так характеризовал писатель сущность литературного творчества. В совершенстве владея словом, Салтыков-Щедрин отпугивал многих читателей-современников суровостью стиля и даже каким-то художническим фанатизмом. «Публика наша еще не видела такого прямого и ясного способа относиться к современности» — так отзывался об уникальном щедринском даре критик и мемуарист П.В. Анненков. Очень точно уловил существенные черты поэтики Щедрина И.С. Тургенев, говоря о «серьезном и злобном юморе» писателя, о его реализме, «трезвом и ясном среди самой необузданной игры воображения». В ранних литературных опытах Щедрина почти совсем не угадывается талант сатирический:
Мыв тяжкий сон живем погружены.
Как скучно все: младенческие грезы
Какой-то тайной грустию полны,
И шутка как-то сказана сквозь слезы!
Однако в этих наивных стихах Салтыкова-лицеиста задана некая общая для его творчества тональность. Щедрин-лирик и Щедрин-сатирик совсем не противоречат друг другу: именно сатире, этой «шутке, сказанной сквозь слезы», под силу разрушить «тяжкий сон» действительности. Описывая внешность Салтыкова-Щедрина, современники особо отмечали суровость его взгляда, таящего в себе интеллектуальную мощь и ту удивительную наблюдательность, которая позволяла писателю улавливать «господствующую ноту жизни». Вместе с тем, помимо способности внимательно и зорко «взглянуть окрест себя», сатирик должен обладать особым творческим темпераментом, без которого невозможно увлечь читателя авторской мыслью. На формирование Щедрина-художника повлияли различные факторы — от впечатлений детства до перипетий служебной карьеры, но самым существенным из них явился фактор «времени и пространства»: только в определенную эпоху и на определенной почве мог взойти и ярко раскрыться этот талант, суровый и аскетичный, бунтующий и трагический.
Точная дата рождения двойной фамилии писателя — август 1856 года. Именно в это время началась публикация «Губернских очерков», автор которых представился как Н. Щедрин (в более полной развертке — «отставной надворный советник Николай Иванович Щедрин»). Этот герой-повествователь, наделенный солидным послужным списком и судящий о современном обществе с либеральных позиций, во многом являет собой авторское alter ego1: за самим писателем в те годы прочно закрепилась репутация «прогрессивного чиновника». В этом необычном статусе соединились две, на первый взгляд не родственные, сферы жизни и творчества великого сатирика.
1 Второе «я» (лат.).
15(27) января 1826 года в семье тверских помещиков Евграфа Васильевича и Ольги Михайловны Салтыковых родился шестой ребенок — сын, названный Михаилом.
Раннее детство будущего писателя протекало в родовом салтыковском имении — селе Спас-Угол Калязинского уезда Тверской губернии. Обладая бойким характером и живым воображением, Михаил по-своему постигал ритмы жизни Пошехонья, как позже назовет он особый, замкнутый мир рабско-господской Руси, — мир «несложных отношений», определяющих внутренний облик каждого «пошехонца». Чуткая душа ребенка болезненно реагировала на повседневные «мелочи» усадебной жизни: наказания и унижение крепостных являлись нормой взаимоотношений между господами и «черной костью». Возможно, чужая боль так и осталась бы для барского отпрыска чем-то неосознанным, если бы в двухлетнем возрасте он не испытал на себе ужас физической расправы («Помню, что меня секут... секут как следует, розгою...» — так впоследствии вспоминались Щедрину первые детские «опыты жизни»). И хотя Салтыкову- младшему в семье уделялось особое внимание, в том числе и в вопросах домашнего образования, пошехонское» детство оказалось едва ли не самым драматичным периодом в жизни будущего писателя.
В 1836 году Салтыков выдержал экзамены в Московский Дворянский институт и был принят сразу в третий класс (в сущности, это было гимназическое образование), а два года спустя за отличные успехи в учебе мальчик был переведен в знаменитый Царскосельский (позже Александровский) лицей, который значительно переменился со времен пушкинского «лицейского братства», превратившись в казарменное заведение с общими спальнями и жестко регламентированным распорядком дня. Этот перевод был воспринят Салтыковым как катастрофа: рухнули его мечты о поступлении в Московский университет, ради которого он усердно осваивал науки. Однако именно в Лицее состоялись первые поэтические опыты юноши Салтыкова и именно в Петербурге завязались его первые литературные связи (посещение собрания литераторов в доме М.А. Языкова, знакомство с В. Г. Белинским). В Лицее Салтыков познакомился со старшекурсником Михаилом Буташевичем-Петрашевским, создателем знаменитого «прогрессивного» кружка, объединившего талантливых, радикально мыслящих молодых людей. Для начинающего литератора этот кружок станет школой свободомыслия и гражданской зрелости, именно здесь им будут освоены азы утопического социализма Фурье и Сен-Симона (подробнее о «деле» Петрашевского с.м. в разделе «Ф.М. Достоевский»). Итогом посещения «пятниц» Петрашевского явились первые прозаические произведения Салтыкова — повести «Противоречия» (1847) и «Запутанное дело»(1848), герои которых пытаются найти ответы на «проклятые вопросы» современности (Иван Самойлыч Мичулин, герой «Запутанного дела», видит сон об устройстве современного общества, явленного в виде живой пирамиды, в основание которой положены безвестные судьбы «незначительных» людей).
Первые публикации писателя принесли ему немалые испытания: 28 апреля 1848 года он был арестован и вскоре выслан в Вятку (свое почти восьмилетнее пребывание в ссылке Салтыков в духе «щедринского» юмора называл «акскиматизацией»). Годом позже в Вятке бывший «петрашевец» Салтыков будет подвергнут допросу по «делу» об упомянутом кружке. Убедив комиссию в своей благонадежности, подследственный избежал нового наказания и вскоре был принят на должность советника в губернском правлении. Годы ссылки стали «литературной паузой» для Салтыкова, принявшего на себя бремя служебных обязанностей от инспекций на местах с целью выявления чиновничьих злоупотреблений до организации Вятской сельскохозяйственной выставки.
«Вятский плен» стал отправным пунктом неуклонного движения «политически неблагонадежного», но честного и добросовестного служащего по карьерной лестнице. Послужной список «чиновника-социалиста» Салтыкова впечатляет: исполнитель особых поручений при вятском губернаторе, вице-губернатор Рязани (1858—1860) и Твери ( 1860—1862), председатель Пензенской казенной палаты (1864—1866), управляющий Тульской (1866) и Рязанской (1867) казенными палатами. Обращает на себя внимание непродолжительность пребывания Салтыкова на этих солидных должностях: «неуживчивость» сурового и педантичного начальника, его неподкупность и бескомпромиссность стали притчей во языцех в чиновничьем мире. С одной стороны, служба отвлекала от литературного труда, с другой — давала обильный материал для сюжетов.
Освобождение из вятской ссылки пришло с кончиной императора Николая 1 в феврале 1855 года: несколько месяцев спустя благодаря хлопотам генерал-адъютанта П. Ланского и его жены Н.Н. Ланской (бывшей Пушкиной) Салтыков получает высочайшее разрешение Александра II «проживать и служить, где пожелает». Спустя год произошло еще одно знаменательное событие в жизни писателя — его женитьба на Елизавете Болтиной, дочери вятского вице-губернатора. В январе 1856 года Салтыков возвращается в Петербург. В том же году в «Русском вестнике» появляются первые из «Губернских очерков», ознаменовавшие собой начало яркой творческой биографии Салтыкова-Щедрина.
«Губернские очерки» надолго приковали к себе внимание читающей публики: на суд общества Щедрин вывел целую галерею «знакомых незнакомцев» — сановных взяточников, опустившихся обывателей, помещиков-крепостников, праздных «философов» и т.п., населяющих вымышленный провинциальный город Крутогорск. Очерки вызвали одобрительные отклики в литературной среде: в «Современнике» появились статьи Н.Г. Чернышевского и Н.А. Добролюбова (в первой из них автор «Губернских очерков» назван «писателем грустным и негодующим»).
С «Современником» Салтыкова-Щедрина связывали тесные и плодотворные отношения: в течение двух лет он являлся сотрудником критического отдела журнала, тесно общаясь с Н.А. Некрасовым и Н.Г. Чернышевским (идейная близость не исключала внутрижурнальной полемики, и в этом отношении показательна критика Щедриным романа «Что делать?» за излишнюю увлеченность автора «идеальными» картинами будущего). В дальнейшем, после закрытия «Современника» в 1866 году, Щедрин становится соредактором некрасовского журнала «Отечественные записки», продолжив руководство журналом после смерти Некрасова.
Наряду с журнальной деятельностью происходит интенсивное развитие Щедрина-художника. Наибольшее распространение в творчестве писателя получает жанр сатирико-публицистического очерка, навеянного «злобой дня» и открыто несущего авторскую позицию (очерковые циклы «(Невинные рассказы», «Помпадуры и помпадурши», «Благонамеренные речи», «Мелочи жизни» и др). Вместе с тем ряд «сквозных» щедринских тем и образов с годами связывается, «цементируется» в более крупные жанровые формы. Так случилось с очерками и рассказами т.н. «глуповского» цикла. Впервые образ города Глупова появляется в очерке «Литераторы-обыватели» (1860), позже — в «Глуповском распутстве», «Глупове и глуповцах», «Каплунах». Из отдельных зарисовок и сюжетов постепенно складывается обобщенная модель города-государства, объединяющая в себе типичные черты российского общественного устройства. В январе 1869 года в «Отечественных записках» появляются первые главы романа-хроники «История одного города», ставшего одной из вершин сатирического творчества Салтыкова-Щедрина.
Изложение глуповской хроники автор «доверяет» четырем «архивариусам-летописцам», призванным представить читателю «физиономию города» и «изобразить преемственно градоначальников, в город Глупов от российского правительства в разное время поставленных». Таким образом, история Глупова предстает как летопись деяний сменяющих друг друга «отцов» города. В самой расстановке персонажей и последовательности их «воцарения» в городе современники Щедрина усматривали сходство с реальными лицами и событиями русской истории. Однако разного рода «совпадения», вплоть до переклички имен (например, Угрюм-Бурчеев — Аракчеев), вовсе не означали сведения авторского замысла к сатирическому переложению русской истории: наряду с угадываемыми фигурами и фактами в глуповской летописи присутствуют вымышленные, порой фантастические образы и сюжеты. Сам хронотоп истории Глупова указывает на предельную обобщенность, неконкретность представленной автором картины.
ХРОНОТОП (от греч. chronos - время, topos - место) - гоня- тие, введенное в литературоведческую науку М.М. Бахтиным и обозначающее пространственно-временные связи в литературном произведении.
Пространство и время в «Истории одного города» предельно условны, лишены четкости и определенности. Так, местоположение Глупова то ограничено «болотиной», то «расширено» тремя реками и семью горами. Не меньшая путаница обнаруживается при обращении к хронологии «Летописца»: присутствие в тексте точных дат лишь усиливает эффект «смешения» времен и событий. В одной из авторских сносок-комментариев это заявлено как некий художественный принцип: «Издатель нашел возможным не придерживаться строго хронологического порядка при ознакомлении публики с содержанием «Летописца». Подобная авторская установка, в сущности, разрушает законы летописного жанра, превращая хронику в собрание внешне разрозненных документов и свидетельств. Но речь идет вовсе не о традиционном летописном своде: «Что касается до внутреннего (выделено мной. — С.З.) содержания «Летописца», то оно по преимуществу фантастическое и по местам даже почти невероятное в наше просвещенное время». Это авторское разъяснение — своего рода ключ к правильному прочтению «Истории . ..:?, в которой за внешне абсурдным, «игровым» сюжетом кроются глубокие историко-философские обобщения.
Произвольно нарушая хронологическую канву летописи, автор все же сохраняет важнейшие причинно-следственные связи, начиная повествование главой «О корени происхождения глуповцев. Подчеркивая славянскую специфику «Истории...», автор сатирически переосмысливает летописный сюжет о призвании варяжских князей: племя «головотяпов», добровольно принесшее свою свободу к ногам князя-деспота, открывает первую страницу глуповской истории («А как не умели вы жить на своей воле и сами, глупые, пожелали себе кабалы, то называться вам впредь не головотяпами, а глуповцами»). Так возникает Глупов, этот «город-гротеск:? (А.М. Турков), «гротескное пространство:? (В.В. Прозоров), питающее самые фантастические мысли и деяния.
ГРОТЕСК (от фр. grotesque — причудливый) - изображение жизненных явлений в фантастически преувеличенном, уродливо-комическом виде, необычное сочетание реальности и фантастики.
«Неординарные:? события начинают происходить еще до окончательного воцарения князя в Глупове: так, один из наместников князя, провинившись перед хозяином, «предварил казнь тем, что, не выждав петли, зарезалея огурцом:?. Подобные «драматические:? коллизии лишь предваряют наступление «исторических времен:?, возникших с прибытием князя, возопившего: «Запорю!:? Это слово-угроза станет своего рода «идеологемой:? глуповского социума: без этого «девиза:? немыслим сам институт «градоначальничества:?.
Рисуя портреты «отцов:? города, Щедрин не скупится на различные приемы сатирической характеристики. «Опись градоначальникам:? поражает обилием разнообразных имен, не оставляющих сомнений в «профессиональной пригодности:? их носителей: Дементий Варламович Брудастый, Иван Матвеевич Баклан, Василиск Семенович Бородавкин, Иван Пантелеевич Прыщ, Архистратиг Стратилатович Перехват-Залихватский ... (Сама форма «описи», т.е. списка вещей или бумаг, применительно к галерее «значительных лиц». является средством сатирического снижения, «расчеловечивания» персонажей.) Под стать фамилиям и «исторические» деяния градоначальников: «торговал греческим мылом, губкою и орехами», «ввел в употребление горчицу и лавровый лист», «летал по воздуху в городском саду», «спалил тридцать три деревни», «любил рядиться в женское платье и лакомиться лягушками» и т.п. Принцип абсурда главенствует во всем, что связано с фигурами градоначальников, начиная с момента их прихода к власти и заканчивая обстоятельствами их увольнения или гибели («за измену бит в 1734 году кнутом», «был найден в постели, заеденный клопами», «переломлен пополам во время бури», «умер от объядения», «оказался с фаршированной головой», «умер от меланхолии» и т.п.).
Задумайтесь над вопросами: В чем «однообразие разнообразия» градоначальников и их деяний? Какова внутренняя сущность самого института «градоначальничества»? Почему Щедрин выстраивает галерею своих «героев» не по принципу прямой аналогии с реальным ходом российской истории, а по принципу абсурда, гротеска?
Как уже говорилось выше, Щедрин в «Истории одного города» создает иллюзию воспроизведения в сатирической форме истории российского самодержавия. На это формально указывает упоминание в повествовании реальных исторических лиц (Бирон, граф Кирила Разумовский, Елизавета Петровна — «кроткая Елисавет», князь Потемкин, соратники М.М. Сперанского — А.А. Чарторыйский, Н.Н. Новосильцев и П.А. Строганов и др.). За некоторыми персонажами легко угадываются их исторические прототипы: Пфейфер — император Петр 111, Негодяев — Павел 1, Грустилов — Александр 1, Беневоленский — ипостась упомянутого в связи с ним Сперанского, Перехват-Залихватский — Николай 1, Угрюм-Бурчеев - министр А.А. Аракчеев. Некоторые сюжеты романа-хроники воспроизводят определенные исторические коллизии (например, период дворцовых переворотов). Вместе с тем прототипами градоначальников явились и некоторые крупные чиновники, с которыми Салтыков-Щедрин сталкивался по долгу службы. Так, майор Прыщ, «оказавшийся с фаршированной головой», был «списан» с тульского губернатора М.Р. Шидловского, ретивого и властного начальника, не отличавшегося высокими умственными способностями (итогом затяжного конфликта между ним и Щедриным стало появление щедринского памфлета с недвусмысленным названием «Фаршированная голова»). Наконец, многие персонажи явились плодом фантазии художника и не могли быть отнесены к каким-либо известным лицам (при этом даже самый фантастичный Брудастый-Органчик с «особливым устройством» в голове несет в себе «частичку» тульского губернатора с его излюбленной репликой «Не потерплю!»). Это . обилие «соответствий» и «отклонений» от реальных исторических фактов составляет сложное взаимодействие, а сам роман благодаря этому обретает образную и идейно-смысловую многослойность, требующую от читателя включения в условный, смеховой мир щедринской сатиры.
Выбрав из всей «описи» градоначальников наиболее «замечательные» фигуры, издатель помещает номером первым биографию Дементия Варламовича Брудастого, прискакавшего в Глупов «во все лопатки» в августе 1762 года ( «брудастыми» называли породу длинношерстных гончих собак, отличающихся свирепым нравом). Точная историческая дата многое объясняет в поведении глуповцев, возмечтавших о процветании торговли, науки и искусств (именно в этом году на российский престол взошла «просвещенная» Екатерина II). Но иллюзии ожидавших золотого века обывателей не сбылись: «односложный» градоначальник, не выбивающийся из словесного лейтмотива «Не потерплю!», «заперся в своем кабинете, не ел, не пил и все что-то скреб пером». Словесная угроза в сочетании с таинством бюрократического бумаготворчества создают тот устрашающий комплекс, имя которому «власть»: «Глуповцы ужаснулись... теперь чувствовали только страх, зловещий и без-
отчетный страх». Дальнейшие события, вызвавшие в Глупове хаос и анархию, носят характер фантасмагории: история «говорящей головы», вышедшей из строя и даже укусившей почтового мальчика за икру, напоминает сюжеты народных сказок о «прирастающих» головах злодеев. Похождения «укладки», заменяющей градоначальнику голову, не способны заслонить для внимательного читателя главную авторскую мысль: для того чтобы управлять глуповцами, не обязательно иметь голову, главное — «быть» начальником, т.е. следовать все тому же принципу подавления массы, ее «сечения». Но история с начальником-органчиком знаменательна и в другом отношении: к глуповцам приходит понимание (хотя и не до конца осознанное), что ими управляют случайные, ничтожные самозванцы:
— И откуда к нам экой прохвост выискался! — говорили обыватели, изумленно вопрошая друг друга и не придавая слову «прохвост» никакого особенного значения.
— Смотри, братцы! Как бы нам тово... отвечать бы за него, за прохвоста, не пришлось! — присовокупляли другие.
Последующие «портретные» главы хроники лишь укрепляют и возводят в систему тип «начальника-прохвоста». Это и калейдоскопично сменяющие друг друга «ираидки» и «клемантинки», и шаткий либерал Двоекуров, и «путешественник» Фердыщенко, и инициатор «войн за просвещение» Василиск Бородавкин. Эпоха «увольнения от войн» представлена князем Микаладзе, а также Беневоленским и Грустиловым, погрузившими Глупов в праздность и лень и подготовившими явление Угрюм-Бурчеева, взявшего реванш за «невоенное» время. Вместе с тем смена наделенных властью прохвостов и временщиков подчеркивает неизменность глуповского строя жизни, берущего свое начало в упомянутой легенде о призвании князей.
Глуповское народонаселение неоднородно по своему составу, хотя в нем явно преобладает «племя землепашцев» (многие глуповцы живут в избах, занимаются земледелием и скотоводством). Сам город вырастает до размеров обширной аграрной страны (один только Бородавкин «спалил тридцать три деревни», подобные же «подвиги» числятся и за другими градоначальниками). Несмотря на наличие в Глупо- ве купечества и некоторой «интеллигентской» прослойки, глуповцы в целом весьма однородны и в своих проявлениях предельно предсказуемы. Одной из главнейших черт глуповского народа является его терпеливость, фантастическая покорность: «Нам терпеть можно! Потому мы знаем, ибо у нас есть начальники!» Все эмоциональные проявления глуповцев связаны с единым «раздражителем» — действиями власти («глуповцы просто обезумели от ужаса», «глуповцы оцепенели» и т.п.). При этом доминирующим состоянием глуповских «людишек», «сирот», как называет их автор, является чувство страха — страха перед завтрашним днем, перед зыбкостью, необеспеченностью жизни. На этом фоне «подвигом» глуповского народонаселения становится сам факт его существования («Уже один тот факт, что, несмотря на смертный бой, глуповцы все-таки продолжают жить, достаточно свидетельствует в пользу их устойчивости и заслуживает серьезного внимания со стороны историка»). Глуповцы не просто живут — они выполняют разнообразные предписания сменяющих друг друга «отцов» города: сеют горчицу и отдают предпочтение лавровому листу и прованскому маслу, приносят в дар срединную часть приготовленного пирога и т.п. В лучшем случае эти предписания просто разрешают глуповцам «быть» (вспомним примеры «законотворчества» Беневоленского, включающего такие «гуманные» указания, как «всякий да яст» или «всякий имеющий надобность утереть свой нос — да утрет»!!). В худшем случае глуповцы могут быть «приобщены» к цивилизации, которую Василиск Бородавкии понимал не иначе как «науку о том, колико каждому Российской империи доблестному сыну отечества быть твердым в бедствиях надлежит» (примечательно имя градоначальника: Василиск — сказочный змей, убивавший одним своим взглядом). Излишнее усердие начальствующих «цивилизаторов» может вызвать ропот глуповской массы, а случаи исчезновения носителей «государственной воли» способны породить бунт, либо протекающий на грани смирения (как это было в истории с «органчиком»), либо принимающий характер темного, бессознательного действа (расправы над случайно попавшимися соплеменниками в «Сказании о шести градоначальницах» — уродливое проявление «самостоятельности» глуповской толпы). Глуповцы угодливы и неблагодарны: грядущего начальника они готовы заранее наделить всевозможными добродетелями (еще не появившегося Брудастого называют «красавчиком» и «умницей»), в то время как утративший власть администратор сразу же забывается, отправляясь в небытие (так, пользующийся популярностью в народе Беневоленский в конце своей карьеры оказывается на пустынной улице в компании двух жандармов).
Сатирически изображая народную массу, Салтыков-Щедрин вошел в опасную зону критики. « ...Если отвергать народ, отвергать его здравый смысл и даже простую житейскую сообразительность, то что же признавать после этого? .. » — так отозвался о «глуповской хронике» известный критик А.С.Суворин. Вместе с тем попытки обвинить автора «Истории одного города» в глумлении над народом, в бездушном осмеянии трагических сторон русской жизни не имели под собой достаточных оснований: щедринский смех тяготеет к трагифарсу, и его первоисточник — боль и гнев художника, любящего свое отечество и желающего ему блага. Внешне смешной и абсурдный быт глуповцев трагичен в своей внутренней нравственной сущности: именно народ вынужден расплачиваться за самодурство властителей (в этом отношении щедринские самодуры значительно «масштабнее» семейных деспотов из пьес Островского!). И как символ мученичества, народного страдания предстает фигура человека, погибающего во время одного из великих глупонских пожаров (глава «Соломенный город»):
Среди рдеющего кругом хвороста темная, полузыбкая фигура его казалась просветлевшею. Людям виделся не тот нечистоплотный, блуждающий мутными глазами Архипушко, каким его обыкновенно видали, не Архипушко, преданный предсмертным корчам и, подобно всякому другому смертному, бессильно борющийся против неизбежной гибели, а словно какой-то энтузиаст (выделено мной. - С.З.), изнемогающий под бременем переполнившего его восторга.
Эта ужасающая сцена «распыления» человека и одновременно его «просветления» в момент неминуемой гибели — метафора общенациональной трагедии, не исчерпанной эпохой Щедрина. На возможный финал этого трагического действа указывает в романе фигура Угрюм-Бурчеева — последнего из явленных в повествовании градоначальников.
«Бывый прохвост» Угрюм-Бурчеев напоминает вестника пришествия Антихриста: «То был взор, светлый, как сталь, взор, совершенно свободный от мысли и потому недоступный ни для оттенков, ни для колебаний». Не случайно щедринский летописец уподобляет «ужасного» градоначальника персонажу одной из церковных фресок — «врагу рода человеческого».
Подумайте над вопросами: Что принципиально отличало Угрюм-Бурчеева от прежних градоначальников? Что означает слово «нивеллятор» и как оно характеризует деятельность «былого прохвоста»? С какой целью автор дает предысторию Угрюм-Бурчеева? Что означает для Глупова переименование его в Непреклонск, как это было задумано Угрюм-Бурчеевым?
С появлением градоначальника-«нивеллятора» история Глупова начинает стремительно приближаться к своему финалу (при этом бы забывается, что последним по «описи» градоначальником был Перехват-Залихватский). Но финал этот двоякий: что-то начало меняться и на уровне власть предержащих и на уровне «низов». Власть градоначальников пришла к своему итоговому обозначению в лице «непреклонного идиота», враждебного самой природе. В свою очередь, глуповцы начинают постигать всю нелепость многовекового поклонения бесчеловечной власти («Не только спокойствие, но даже самое счастье казалось обидным и унизительным в виду этого прохвоста, который единолично сокрушил целую массу мыслящих существ»). Внутренний отказ, протест глуповцев против навязываемой им «схемы счастья» несет в себе явные черты литературной антиутопии (вспомним реакцию Щедрина на роман Н.Г. Чернышевского!).
АНТИУТОПИЯ (от греч. anti - против, utopia - утопия) - пародийное переосмысление утопических идей, несущих человечеству различные схемы идеального общества. Антиутопия раскрывает те последствия, которые несет «среднему» человеку тот или иной «рецепт» установления социальной и нравственной гармонии.
Финал щедринской антиутопии одновременно впечатляющ и загадочен: не сумевший остановить реку Угрюм-Бурчеев исчезает, не успев договорить фразы, а на смену ему приходит Оно — нечто, прекратившее течение глуповской истории. Что это: явление обещанного Архистратига Стратилатовича? Наступление темных сумерек реакции? Социальная буря, которую предсказывали писатели-демократы? Какая история «прекратила течение свое»?
Важно отметить, что река жизни, которую пытался заглушить Угрюм-Бурчеев, не остановила своего движения, и только история Глупова внезапно пресеклась, поглощенная чем-то более глобальным, существенным для человека и человечества. В связи с этим очень важна фраза Салтыкова-Щедрина о его намерении «написать и другой том этой «Истории...».
В творческой биографии Щедрина есть интересный факт: стремясь восполнить некоторые пробелы в образовании своей юной жены, Салтыков написал для нее и ее сестры «Краткую историю России» — своего рода учебное пособие. «История одного города» несет в себе ту же просветительскую направленность, но только в общероссийском масштабе: она призвана ликвидировать тот дефицит гражданской зрелости и исторической ответственности, который во все времена служил питательной почвой для любой тирании.
«История одного города» — не единственный роман Салтыкова-Щедрина (сам писатель дал «Истории...» самое общее жанровое определение — «книга»). В 80-е годы выходят в свет романы «Господа Головлевы» ( 1880), «Современная идиллия» (1883) и «Пошехонская старина» (1889). Проблематика щедринского «большого эпоса» широка и многогранна: автор размышляет над причинами нравственного упадка в семейной сфере (Порфирий (Иудушка) Головлев из романа «Господа Головлевы» вобрал в себя типичные черты стяжателя и лицемера, «замыкающего» головлевский род в его движении к духовному тупику, нравственному «умертвию»), раскрывает пагубную сущность философии «самосохранения», превращающей мыслящего человека в заурядного обывателя («Современная идиллия»). Сложная и драматичная мозаика жизни простых людей представлена в «пошехонской старине» («Гнездо», «Ванька-Каин», «Бессчастная Матрена» и другие главы). И все же, несмотря на очевидное тяготение Щедрина- художника к жанру романа, вершиной его творчества стала вовсе не крупная проза. В феврале 1869 года в «Отечественных записках» появляются первые произведения будущего цикла «Сказок для детей изрядного возраста» (неожиданное обращение Щедрина к столь «скромному» жанру было понято и принято далеко не всеми современниками писателя — примерно так же ранее было воспринято басенное творчество И. А. Крылова). Во многом показательной и «своевременной» была реакция властей: именно щедринские сказки с регулярностью изымались из печати цензорами, в достаточной мере владевшими эзоповским языком (сам Щедрин называл это «езоповской манерой, обнаруживающей замечательную изворотливость в изобретении оговорок, недомолвок, иносказаний и прочих обманных средств»).
В «Пошехонской старине» писатель упоминает существенный факт своей биографии: « ... Между многочисленными няньками, которые пестовали мое детство, не было ни одной сказочницы... Детскому воображению приходилось искать пищи самостоятельно, создавать свой собственный сказочный мир...» Необычность этого мира ощущается в сюжетных завязках щедринских сказок, идет ли речь о двух «легкомысленных» генералах, проснувшихся на необитаемом острове, или вяленой вобле с выветренным мозгом, которая «стала жить да поживать». Человеческое общество и зоологический мир в сказках Щедрина не просто взаимодействуют, а как бы «замещают» друг друга, создавая выразительную, объемную картину социальной действительности. «Иносказательный смысл тоже имеет право гражданственности», — утверждал писатель, убедительно доказав эту мысль в «Истории одного города». В сказках, адресованных самому широкому читателю, гражданская позиция автора заявлена отчетливо и внятно.
Самая крупная «мишень» щедринской сатиры — государственная власть в ее отношении к человеку. В сказке «Медведь на воеводстве» (1884) мир социальных отношений представлен в образе леса, «гремящего миллионами голосов, из которых одни представляли агонизирующий вопль, другие — победный клик». Завязка сюжета перекликается с историей глуповских градоначальников: для успокоения «лесной челяди» и усмирения «внутренних супостатов» в лесную жизнь последовательно вторгаются Топтыгины — воеводы, назначенные самим Львом. Замечателен портрет административной власти, данный в связи с прибытием Топтыгина 1-го: «не бъи1 зол, а так, скотина». Эта снисходительно-уступительная характеристика подчеркивает неизменно грубый, по-медвежьи неуклюжий характер власти, неспособной оказывать сколько- нибудь позитивное влияние на жизнь общества. Проявления начальственной инициативы со стороны Топтыгиных автор именует не иначе как «злодействами», деля их на серьезные и «срамные» (еще одна параллель с «Историей одного города»!). Все попытки Топтыгиных попасть на скрижали Истории, будь то конфуз со съеденным чижиком или «сдирание шкур», предпринятое Топтыгиным 2-м, оканчиваются поражением власти, враждебной всему лесному народу. И даже аморфная теория «неблагополучного благополучия», внедренная в лесную жизнь Топтыгиным 3-м, не уберегла медведя-начальника от «участи всех пушных зверей». Важно, что суд над лесными воеводами вершит не царственный Лев, а мужики, прекрасно разбирающиеся в повадках «Топтыгиных».
САМОСТОЯТЕЛЬНЫЙ АНАЛИЗ ТЕКСТА*
Прочитайте сказку Салтыкова-Щедрина «Богатырь» (1886), которая при жизни писателя не публиковалась. Проанализируйте текст, опираясь на предложенный тезисный план:
1. Образное звучание названия сказки и ее зачин. Особенности «происхождения» Богатыря и смысл его первых «подвигов» (сходство деяний героя с персонажами «Истории одного города» и «Медведя на воеводстве»).
2. Позиция «своих» и «чужих» в оценке явления Богатыря. Тема страха как гаранта «равновесия» между верховной властью и народом («людишками»).
3. Описание народных бедствий и проблема веры в «доброго царя» как особенность национального сознания. Слияние авторского голоса с «мнением народным»: «Что ж это за Богатырь такой?»
4. Смысл соотношения реплик «Поспешай, Богатырь, поспешай!» и «Спи, Богатырь, спи!». Тема богатырства Руси в произведениях литературных предшественников и современников Салтыкова-Щедрина («Мертвые души» Н.В. Гоголя, «Кому на Руси жить хорошо» Н.А. Некрасова).
5. Фольклорные образы и мотивы в сказке Щедрина, их функция в построении сюжета (былинные аналогии), образных характеристиках, выражении авторской идеи.
6. Приемы отображения авторской позиции в повествовании (авторская ирония, риторические обращения к читателю, совмещение элементов литературного стиля и народной речи, иносказание, гротеск).
7. Отражение в сказке парадоксов русской истории. Символика образов (Богатырь, Иванушка-дурак, дупло, лес и т.п.). Принадлежность сатирических сказок Щедрина к «высоким созданиям», которые, по мысли Н.В. Гоголя, способны донести «даже простолюдину дело, доступное только мудрецу».
Размышляя над судьбами народа в пореформенную эпоху, Щедрин не обходит вниманием традиционную для русской литературы «помещичью» тему. В сказке «Дикий помещик» ( 1869) изображен тип убежденного крепостника, «мужикоеда», который продолжает притеснять временнообязанных крестьян, как это практиковалось ранее, мечтая лишь об их «сокращении» («Господи! Всем я от тебя доволен, всем награжден! Одно только сердцу моему непереносно: очень уж много развелось в нашем царстве мужика!»). Эта «народонепереносимость», замешанная на чтении известной в то время реакционной газеты «Весть», очевидно, абсурдна: без крестьянского труда не будет тех «Божьих даров», которыми облагодетельствован помещик. Сказка о «рачительном» помещике является своеобразным продолжением написанной в том же году «Повести о том, как один мужик двух генералов прокормил», сюжетную основу которой составляет фантастическая антиробинзонада: оказавшиеся на необитаемом острове генералы оказываются на грани голодной смерти среди природного изобилия, и только присутствие мужика спасает их от неминуемого одичания и гибели. В «Диком помещике» герой, напротив, убеждает всех (и даже актера Садовского!) в несомненной пользе произошедших в имении перемен, связанных с чудесным исчезновением мужиков («Л вот Бог, по молитве моей, все мои владения от мужика очистил!»). Однако долгожданное исчезновение «мужицкого духа» приводит помещика к полной деградации и одичанию: «Весь он, с головы до ног, оброс волосами, словно древний Исав, а ногти у него сделались, как железные. Сморкаться он давно перестал, ходил же все больше на четвереньках...» И только неожиданное возвращение «роя» мужиков спасло имение от полного разорения и гибели.
Задумайтесь над вопросами: Каково образно-смысловое наполнение слова ««рой» в характеристике крестьян? Чего больше, положительного или негативного, в этом образе?
Отношение Щедрина к крестьянству, как и у многих писателей его времени, было двояким. С одной стороны, народ-труженик заслуживал уважения и нуждался в защите так же, как пользовались защитой правительства и чиновников помещики («Я не дам в обиду мужика! Будет с него, господа... Очень, слишком даже будет!» — такова была позиция рязанского вице- губернатора Салтыкова-Щедрина). В сказке «Коняга» дан выразительный портрет «черной кости», трудового люда:
«Работой исчерпывается весь смысл его существования; для нее он зачат и рожден, и вне ее он не только никому не нужен, но, как говорят расчетливые хозяева, представляет ущерб. Вся обстановка, в которой он живет, направлена единственно к тому, чтобы не дать замереть в нем той мускульной силе, которая источает из себя возможность физического труда».
Одновременно с этим художника угнетает и другое — покорность народа, принятая и усвоенная им рабская мораль (вспомним глуповцев или мужика из «повести о генералах», свившего веревку для привязывания его на ночь). Размышляя над проблемой формирования национального самосознания, Щедрин видел ее решение в неустанной просветительской деятельности «образованного меньшинства», в направлении их энергии в позитивное, созидательное русло. Но и в среде интеллигенции писатель обнаруживал те же признаки «неблагополучного благополучия».
«Жил — дрожал и умирал — дрожал...» — к такому неутешительному финалу приходит герой щедринской сказки «Премудрый пискарь» ( 1883). Автор вновь обращается к широкой картине современной жизни, на сей раз изображая ее в виде многоликого рыбьего царства, где действует тот же закон «сильного». «Премудрость» пискаря проявилась не только в следовании завету отца «гляди в оба!», но и в «творческом» его осмыслении: для того чтобы выжить, нужно стараться ... не жить! Прозябание в норе (подобно сну бесполезного Богатыря в дупле) — верная гарантия долгого века в мире зубастых щук, грозных раков и водяных блох. По сравнению с отцом пискарь-сын «преуспел» и в деле продолжения рода: семьи и детей не имел, хотя сам вышел из большого пискариного семейства. Вся нелепость, абсурдность «премудрой» философии отчетливо проступает в сравнении двух судеб: если наставления старика отца подкреплены реальным жизненным опытом (в детстве он даже едва не угодил в уху), то молодой пискарь испытывает страх прежде опыта и в итоге вовсе отказывается от этого опыта (« ...когда люди, звери, птицы и рыбы спят, - он будет моцион делать, а днем - станет в норе сидеть и дрожать»). Жизненный итог «просвещенного», «умеренно-либерального» пискаря печален: столетнее бдение в норе закончилось непонятным исчезновением умирающего затворника. Но перед тем как исчезнуть, герой задается рядом мучительных вопросов: Какие были у него радости? Кого он утешил? Кому добрый совет подал?. . Кого приютил, обогрел, защитил? Кто слышал о нем? Кто о его существовании вспомнит?
Псевдолиберализм, соглашательство, бездуховность - эти черты обывательского мира широко представлены в сказках Салтыкова- Щедрина. «Нет животного более трусливого, как русский либерал», - замечал писатель. В ряду с «премудрым» пискарем в щедринских сказках явлены карась-идеалист, затеявший мирный диспут со щукой; «самоотверженный» заяц, ожидающий «помилования» по резолюции волка; вяленая вобла, радующаяся отсутствию лишних мыслей, чувств и совести. Их старания уцелеть любой ценой ни к чему не приводят: мир хищников жесток и беспощаден. В сказке «Бедный волк>> автор иронически «вступается» за всеми гонимого хищника: «Однако ж, не по своей воле он так жесток, а потому, что комплекция у него каверзная: ничего он, кроме мясного, есть не может. А чтобы достать мясную пищу, он не может иначе поступать, как живое существо жизни лишить. Одним словом, обязывается учинить злодейство, разбой». Подобной сказочной «моралью» Щедрин дает понять: бессмысленно договариваться с «бедным волком» или озверелым Топтыгиным — с ними надлежит бороться, как это делали мужики-лукаши, изучавшие повадки и нравы лесных зверей и помогавшие охотникам в облавах. Средством такой борьбы Щедрин видел не русский бунт, «бессмысленный и беспощадный», а неустанную практическую деятельность на всех уровнях общественного механизма с целью искоренения в человеке психологии «хищника» и «жертвы». В своем социальном мировоззрении Салтыков-Щедрин не был поборником утопического «равенства», главным для него являлось понятие «справедливости», в которой он видел главное условие разумно организованного общества.
Щедринские «Сказки для детей изрядного возраста» стали одновременно фактом общественной жизни и явлением художественного порядка. Сатирическая сказка Щедрина — особый жанр, вбирающий в себя фольклорную традицию (зачины, присказки, поговорки, инверсии, постоянные эпитеты, гиперболы и т.п.) и одновременно изобилующий сугубо авторскими приемами сатирического письма (памфлетность и одновременно «вечность» тематики, присутствие современных реалий и аналогий, смешение реального и фантастического, гротесковость, абсурд, ирония, аллегоричность, «говорящая» символика и т.п.). В сущности, каждая из щедринских сказок содержит уникальное сочетание перечисленных средств и приемов и одновременно перекликается с другими образно и тематически. Но важнее самых неожиданных и ярких художественных решений для Щедрина была и оставалась сама действительность (не случайно одна из сказок имеет подзаголовок «ни-то сказка, ни-то быль»). По мысли писателя, сатира всегда «напрасно усиливалась искажать действительность — в последней всегда останется нечто, перед чем отступит самая смелая способность к искажениям». В этом отношении сатирическая сказка, близкая к басне, анекдоту, притче или легенде, явилась для Щедрина наиболее «гибким» жанром, ориентированным на самую широкую читательскую аудиторию и издревле укорененным в отечественной словесной культуре.
1880-е годы стали для Салтыкова-Щедрина годами суровых испытаний. В апреле 1884 года вышло правительственное постановление о запрещении деятельности журнала «Отечественные записки», а в 1887-м цензурой было запрещено массовое дешевое издание «Сказок... !», предназначенное для простого народа. Тяжелая болезнь, отсутствие духовного единства и взаимопонимания в семье — все это омрачало последние годы жизни писателя. Тем сильнее он ощущает связь с отечеством, мечтая вернуть к жизни «когда-то ценные и веские... слова: стыд, совесть, честь и т.п.!». Не успев написать «литературного завещания», которое он обдумывал в последний год жизни, Щедрин обратится к сыну, а вместе с ним — ко всему молодому поколению России с проникновенными словами: «старайся хорошо учиться и будь безусловно честен в жизни . .. Еще: паче всего люби родную литературу, и звание литератора предпочитай всякому другому». В этом обращении заключено нравственное кредо художника и его безусловная вера в преобразующую силу литературы. Называя себя «действующим литератором», Щедрин замечал: «Жизнь — это жестокая неизбежность, и не всякому дано поднять против нее знамя бунта». Бунтарское начало проявилось в самом направлении его творчества, принявшего на себя всю боль и несовершенство окружающей жизни и ставшего во всех отношениях подлинно народным («Единственно плодотворная почва для сатирика есть почва народная», — утверждал писатель). Когда-то Н.А. Некрасов напутствовал отъезжавшего за границу Щедрина посвященными ему строками: «О нашей родине унылой / В чужом краю не позабудь». Напутствие это выглядит излишним: связь русского писателя с родиной — необходимое условие его существования как художника.
Жизнь Салтыкова-Щедрина прервалась 28 апреля 1889 года. По завещанию писателя он был похоронен на Волковом кладбище в Петербурге, на Литературных мостках рядом с могилой И.С. Тургенева. «Я люблю Россию до боли сердечной» — эти слова Щедрина могли бы быть высечены на его надгробии.
ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ
1. В чем проявилась отмеченная современниками и исследователями суровость сатирического дара М.Е. Салтыкова-Щедрина? Какую роль в развитии его таланта сыграли факты его биографии?
2*. В чем своеобразие очерковой прозы Щедрина? Какова основная проблематика «Губернских очерков»?
3. Каковы особенности художественного времени и пространства в «Истории одного города»? Как соотносится летопись Глупова с реальными фактами русской истории?
4. В чем заключается логика глав «Истории...», посвященных глуповским градоначальникам? Почему автор отступает от хронологии «Описи градоначальникам», представленной в начале романа?
5. Что представляет собой глупавское народонаселение? Какова позиция автора в решении народной темы в романе?
6*. Каковы возможные трактовки финала «Истории одного города»? Сравните картины глуповского бытия с утопическими мотивами в романе Н.Г. Чернышевского «Что делать?».
7*. В чем проявилось тематическое многообразие «Сказок для детей изрядного возраста» и что их объединяет? Какие жанровые подвиды можно выделить внутри самого цикла?
8. Почему в названии сказки «Медведь на воеводстве» представлен один герой, хотя речь идет о правлении трех Топтыгиных?
9*. Сопоставьте проблематику сказки «Дикий помещик» с решением «помещичьей» темы в произведениях А.Н. Радищева, Д.И. Фонвизина, А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя. В чем Щедрин пошел дальше своих литературных предшественников?
10. Как применительно к герою сказки «Премудрый пискарь» соотносятся такие оценки, как «премудрый», «ума палата» и «остолоп»? В чем смысл авторской иронии в финале повествования? Сравните завещание пискаря-отца с отцовскими наказами Молчалину (А. С. Грибоедов «Горе от ума») и Чичикову (Н.В. Гоголь «Мертвые души»). Что различает и что роднит эти напутствия?
11*. Почему именно сказка стаяа вершиной сатирического творчества Салтыкова-Щедрина? Что сближает ее с фольклорной традицией и что позволяет говорить об уникальности щедринской сказки?
ОСНОВНЫЕ ПОНЯТИЯ
Сатира.
Гротеск.
Сатирический роман-хроника.
Антиутопия.
Аллегория.
Абсурд.
Авторская сатирическая сказка.
ТЕМЫ СОЧИНЕНИЙ
1. Черты антиутопии в сатирическом романе-хронике М.Е. Салтыкова-Щедрина «История одного города».
2. Тема власти и народа в «Истории одного города».
3. Станет ли Глупов-Непреклонск Умновом? (По роману «История одного города».)
4. Фольклорные традиции в сатирических сказках М.Е. Салтыкова-Щедрина.
5. Картины русской жизни в сказках Салтыкова-Щедрина.
6. Роль фантастики в сказочном мире Салтыкова-Щедрина.
7. Ирония и гротеск как основные средства изображения в щедринской сатире.
ДОКЛАДЫ И РЕФЕРАТЫ
1. Жанровое и тематическое своеобразие очерковых циклов М.Е. Салтыкова-Щедрина.
2. Историческая основа сюжета и проблематики «Истории одного города».
3. Жанровые разновидности « Сказок для детей изрядного возраста».
РЕКОМЕНДУЕМАЯ ЛИТЕРАТУРА
Бурмин А.С. «Сказки» Салтыкова-Щедрина. Л., 1976. Прозоров В.В. Салтыков-Щедрин. М., 1988.
Тюнькин К.И. Салтыков-Щедрин. М., 1989.
М.Е. Салтыков-Щедрин в воспоминаниях современников. М., 1972.
Турков А.М. «Ваш суровый друг...» Повесть о М.Е. Салтыкове-Щедрине. М., 1988.
Николаев Д. М.Е. Салтыков-Щедрин. Жизнь и творчество. М., 1988.
М.Е. Салтыков-Щедрин в русской критике. М., 1959.