Всем нам хорошо знакомы слова Ф.М. Достоевского о «всемирной отзывчивости» русской литературы. Это удивительное свойство отечественной словесности проявляет себя на самых разных уровнях: от восприятия и своеобразной интерпретации отдельных тем, мотивов и образов зарубежной литературы до освоения определенных художественных принципов, жанров и стилей. В докладе рассмотрим одну из сторон этого многоаспектного процесса, связанную с проникновением в русскую литературу жанровых форм, а конкретно — особого жанра стихотворения, который получил название литературного «памятника». Нам всем он хорошо известен по пушкинскому «Я памятник себе воздвиг нерукотворный...», но у этого знаменитого стихотворения была достаточно интересная жанровая предыстория. Остановимся на наиболее значимых ее моментах.
Начало процессу проникновения в русскую литературу западноевропейских традиций было положено в XVIII веке, когда вместе с реформами Петра I происходит преобразование всех сторон жизни русского общества. Литература той эпохи активно осваивает завоевания европейского классицизма, творческое переложение основных принципов которого в соответствии с особенностями русского языка и художественной словесности осуществил Михаил Васильевич Ломоносов.
Классицизм (от лат. classicus — образцовый) — литературное направление, сложившееся в европейской литературе XVII века. Оно обратилось к античному наследию как к норме и идеальному образцу. Не случайно так часто в эту эпоху появляются переводы из древнегреческой и древнеримской литературы, а многие оригинальные произведения строятся на основе различных сюжетов, тем, мотивов и образов, заимствованных из античного искусства и получивших новую трактовку и интерпретацию. Этот же процесс творческого освоения наследия античных авторов происходит и в области художественных форм. Даже в названиях теоретико-литературных терминов, которые начали проникать и в Россию с середины XVIII века, достаточно четко просматривается связь с «Поэтикой» Аристотеля и другими работами времен античности. Разделяя искусство в соответствии с тремя стилями — высоким, средним, низким — на отвечающие каждому из них жанры, теоретики и писатели эпохи классицизма безусловный приоритет в высокой поэзии отдают жанру оды. Ода (от греч. ode — песнь) — стихотворение восторженного характера в честь какого-либо лица, значительного, торжественного события. В этом жанре много было сделано уже Ломоносовым, создавшим такие замечательные произведения своей эпохи, как «Ода на день восшествия на Всероссийский престол Ее Величества Государыни Императрицы Елизаветы Петровны», ноября 25 дня, 1747 года», ода «На взятие Хотина». В жанре духовной оды Ломоносов написал свои знаменитые стихотворения — «Утреннее...» и «Вечернее размышление о Божием величестве».
Стараясь познакомить русского читателя с величайшими достижениями западноевропейской литературы, Ломоносов работает и в области перевода. Именно он начинает в русской литературе традицию особого жанра оды, который получил название «Памятник», сделав первый перевод на русский язык стихотворения римского поэта Горация «К Мельпомене».
Квинт Флакк Гораций — величайший поэт древности, имя которого прошло через века и стало известно во многих странах. Он родился в 65 году и умер в 8 году до н.э. В эти годы древний Рим переживал важнейший перелом в своем историческом развитии — падение республики и установление империи. Многие стихотворения Горация прославляют государственных деятелей и выражают гордость поэта за те достижения, которые сделали Римскую империю крупнейшим и самым развитым во всех отношениях государством древнего мира той эпохи. Такие стихи были созданы им в жанре оды и составили целых три книги, ставшие широко известными читателям. Размышляя о пришедшей к нему поэтической славе и о дальнейшей судьбе своего творчества, Гораций многие произведения, вошедшие в его собрание од, посвящает теме поэзии и поэтического бессмертия. До нас дошли не все оды Горация, но самой известной среди них стала ода «К Мельпомене». В древнегреческой мифологии Мельпомена — одна из девяти муз, покровительница трагедии. Эта ода вошла в последнюю из трех книг сборника од под номером 30 и оказалась таким образом завершающей не только третью книгу од, но и весь сборник, поскольку явилась своего рода поэтическим итогом творчества поэта.
В дальнейшем эта ода стала широко известна не только в древнеримской литературе, но получила распространение во многих европейских странах, где она была переведена на национальные языки. Так начала складываться традиция жанра поэтического «памятника». Не обошла ее и русская литература. Ведь трудно представить себе поэта, который не мечтал бы о поэтическом бессмертии, не пытался оценить свое творчество и определить, что в нем явилось самым важным, самым значительным его вкладом в развитие литературы и культуры и собственного народа, и народов мира.
Первый перевод оды Горация на русский язык, сделанный Ломоносовым, достаточно точно передает ее содержание и особенности стиля. Приведем ломоносовский и современный перевод этого стихотворения, сделанный С. Шервинским.
М.В. Ломоносов «Из Горация»
Я знак бессмертия себе воздвигнул
Превыше пирамид и крепче меди,
Что бурный Аквилон стереть не может,
Ни множество веков, ни едка древность.
Не вовсе я умру; но смерть оставит
Велику часть мою, как жизнь скончаю.
Я буду возрастать повсюду славой,
Пока великий Рим владеет светом,
Где быстрыми шумит струями Авфид,
Где Давнус царствовал в простом народе.
Отечество мое молчать не будет,
Что мне беззнатный род препятством не был,
Чтоб внесть в Италию стихи Еолъски,
И первому звенеть Альцейской Лирой.
Взгордися праведной заслугой, Муза,
И увенчай главу Дельфийским лавром.
К Мельпомене
Создал памятник я, бронзы литой прочней,
Царственных пирамид выше поднявшийся.
Ни снедающий дождь, ни Аквилон лихой
Не разрушат его, не сокрушит и ряд
Нескончаемых лет — время бегущее.
Нет, не весь я умру, лучшая часть меня
Избежит похорон. Буду я вновь и вновь
Восхваляем, доколь по Капитолию
Жрец верховный ведет деву безмолвную.
Назван буду везде — там, где неистовый
Авфид ропщет, где Давн, скудный водой, царем
Был у грубых селян. Встав из ничтожества,
Первым я приобщил песню Эолии
К италийским стихам. Славой заслуженной,
Мельпомена, гордись и, благосклонная,
Ныне лаврами Дельф мне увенчай главу.
Перевод Е. Шервинского
Очевидно, что, при всей архаичности для современного читателя языка перевода Ломоносова, текст оды достаточно точно передает оригинал. Поясним некоторые слова, использованные в этих двух переводах, а также некоторые малознакомые понятия. Аквилон — у древних римлян так назывался сильный северный или северо-восточный ветер, а также божество, олицетворяющее этот ветер. Авфид — река в южной части Италии Апулти, где родился Гораций. Давн (Давнус) — легендарный царь Апуллии. Песня Эолии (стихи Еольски) - стихи эолийских (древнегреческих) поэтов. Отсюда у Ломоносова Альцейская Лира — от имени Альцея (Алкея) — знаменитого древнегреческого (эолийского) поэта VII—VI вв. до н.э. В переводе Шервинского не уточняются имена древнегреческих поэтов, о которых в этой строке идет речь.
Но зато он более точно переводит образ, завершающий вторую и начинающий третью строфу: Жрец верховный ведет деву безмолвную... — здесь Гораций описывает ежегодно совершавшийся обряд, во время которого на Капитолии верховный жрец и старшая весталка возносили молитвы о благоденствии Рима. По-видимому, православный верующий человек Ломоносов счел не обязательным упоминание об этом языческом обряде, но вместо этого образа дал стих о величии и долголетии Римского государства, что более соответствовало идейной позиции поэта. Дельфы — в Дельфах находился храм бога Аполлона, покровителя искусств, в честь которого раз в четыре года устраивались состязания поэтов и музыкантов (Пифийские игры), победителей которых увенчивали лавровыми венками. Кроме указанных отличий, отметим, что у Ломоносова использован более привычный для русской поэтической традиции образ Музы. Точное указание, о какой из девяти муз идет речь — о Мельпомене, то есть покровительнице трагедии, — дано в переводе Шервинского, который выносит это имя в заглавие оды в соответствии с оригиналом.
В целом можно заключить, что перевод Ломоносова был достаточно точным, отражающим основные идеи и образы оригиналы. В дальнейшем стихотворение Горация чаще всего не переводилось на русский язык (если речь не шла, как в приведенном выше примере, о собственно переводе Г орация), а служило основой для создания собственного стихотворения-памятника». Именно такой вольный перевод-переложение впервые был сделан Гавриилом Романовичем Державиным, который блестяще продолжил дело Ломоносова.
Поэтический диапазон Державина необыкновенно широк. В его творчестве создается образ достойного гражданина и просвещенного правителя, сатирически обличаются высокопоставленные чиновники, утверждаются идеалы патриотизма и служения отечеству, прославляется героизм русских воинов. Во всем он поэт со своим лицом, со своей программой, со своей правдой. Его поэзия завершает классицистическую традицию и одновременно открывает новые пути, подготавливает появление пушкинской «поэзии действительности». Во многом он трансформирует уже ставшие привычными жанры, в том числе и жанр оды, создавая такие произведения, как «Фелица», «Властителям и судиям», «Бог», и развивая традицию жанра оды-«памятника».
Стихотворение Державина, написанное в 1795 году, уже получает это специфическое название — «Памятник». В нем, опираясь на перевод Ломоносова, Державин выдвигает свои критерии оценки поэтического творчества.
Памятник
Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный,
Металлов тверже он и выше пирамид;
Ни вихрь его, ни гром не сломит быстротечный,
И времени полет его не сокрушит.
Так! — весь я не умру, но часть меня большая,
От тлена убежав, по смерти станет жить,
И слава возрастет моя, не увядая,
Доколь славянов род вселенна будет чтить.
Слух пройдет обо мне от Белых вод до Черных,
Где Волга, Дон, Нева, с Рифея льет Урал;
Всяк будет помнить то в народах нейсчетных,
Как из безвестности я тем известен стал,
Что первый я дерзнул в забавнбм русском слоге
О добродетелях Фелицы возгласить,
В сердечной простоте беседовать о Боге
И истину царям с улыбкой говорить.
О Муза! возгордись заслугой справедливой,
И презрит кто тебя, сама тех презирай;
Непринужденною рукой неторопливой
Чело твое зарей бессмертия венчай.
Сила поэзии для Державина оказывается даже могущественнее законов природы, которым он единственно готов быть подчинен («водим»). Памятник чудесен именно этим превосходством над природой («металлов тверже», неподвластен вихрям, громам, времени) и над славой «земных богрв» — царей. Памятник поэта оказывается «выше пирамид».
Но наиболее существенное отличие касается следующей строки. Ломоносов в своем переводе Горация подчеркивает, что залог его поэтического бессмертия в мощи Рима: «Я буду возрастать повсюду славой, / Пока великий Рим владеет светом». Державин прочность своей славы видит в уважении к своему отечеству, мастерски обыгрывая общность корня в словах «слава» и «славяне»:
И слава возрастет моя, не увядая,
Доколь славянов род вселенна будет чтить.
Свои заслуги Державин видит в том, что сделал русский слог «забавным», то есть простым, веселым, острым. Поэт «дерзнул... возгласить» не о подвигах, не о величии — о добродетелях императрицы, то есть говорить о ней, как о простом человеке — поэтому и звучит слово «дерзнул». А главное — это то, что он мог
В сердечной простоте беседовать о Боге
И истину царям с улыбкой говорить.
Последняя строфа свидетельствует о том, что Державин не надеется на единодушное одобрение современников, но сохраняет черты достоинства и величия на пороге бессмертия:
О Муза! Возгордись заслугой справедливой,
И презрит кто тебя, сама тех презирай;
Непринужденною рукой неторопливой
Чело твое зарей бессмертия венчай.
Стихотворение Александра Сергеевича Пушкина «Я памятник себе воздвиг нерукотворный...» было написано 21 августа 1836 года, то есть незадолго до смерти автора. В нем он, как и его великие предшественники, подводит итог своей поэтической деятельности. Создавая свой «Памятник», поэт хорошо знал уже устоявшуюся к тому времени и в русской литературе традицию стихотворений этого жанра, но непосредственно он отталкивался от стихотворения Державина. Рассмотрим, в чем Пушкин следует за Державиным, а в чем существенно от него отличается.
Exegi monumentum
Я памятник себе воздвиг нерукотворный,
К нему не зарастет народная тропа,
Вознесся выше он главою непокорной
Александрийского столпа,
Нет, весь я не умру — душа в заветной лире
Мой прах переживет и тленья убежит —
И славен буду я, доколь в подлунном мире
Жив будет хоть один пиит.
Слух обо мне пройдет по всей Руси великой
И назовет меня всяк сущий в ней язык.
И гордый внук славян, й финн, и ныне дикий
Тунгуз, и друг степей калмык.
И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я свободу
И милость к падшим призывал.
Веленью Божию, о Муза, будь послушна,
Обиды не страшась, не требуя венца,
Хвалу и клевету приемли равнодушно
И не оспоривай глупца.
Прежде всего обращает на себя внимание то, что Пушкин сознательно ориентирует читателя на существующую традицию стихотворения-«памятника», но не заглавием, а эпиграфом, взятым из оды «К Мельпомене» Горация и приведенным на языке оригинала: Exegi monumentum (лат.) — Я воздвиг памятник. Вместе с тем, это помогает соотнести стихотворение Пушкина не только со стихотворением-первоосновой, но и с державинским, которое имеет слово «памятник» в своем названии.
Как и у Державина, у Пушкина стихотворение состоит из пяти строф, близких к державинским по форме и размеру. Но основной смысл стихотворения у того и другого поэта глубоко различен, различна оценка их авторами своего творчества. В стихотворении Пушкина указывается, что его поэзия в большей мере обращена к широкому читателю. Это видно уже из первых строчек. «...К нему не^зарастет народная тропа», — говорит он о своем литературном «памятнике». В то же время его «Памятник» отмечен свободолюбием: «Поднялся выше он главою непокорной Александрийского столпа» — то есть колонны- памятника Александру I на Дворцовой площади в Петербурге.
Внешне вторые строфы стихотворений похожи, но в конце их есть одно существенное различие. Державин пишет:
И слава возрастет моя, не увядая,
Доколь славянов род вселенна будет чтить.
У Пушкина же мы читаем:
И славен буду я, доколь в подлунном мире
Жив будет хоть один пиит.
Тем самым Пушкин говорит, что его произведения найдут более широкий отклик в сердцах людей, близких ему по духовному складу, поэтов, причем поэтов всего мира. Державин же говорит лишь о признании на родине.
Третьи строфы очень близки и по форме и по содержанию. Основную смысловую нагрузку несут в обоих стихотворениях, несомненно, четвертые строфы. Именно в них мы ясно видим, что считали основным в своем творчестве Державин и Пушкин.
... Первый я дерзнул в забавном русском слоге
О добродетелях Фелицы возгласить,
В сердечной простоте беседовать о боге
И истину царям с улыбкой говорить, —
пишет Державин. Пушкин же говорит о себе иначе. Он, утверждая свое право на признание и любовь читателей, отмечает:
И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я свободу
И милость к падшим призывал.
В этих строках Пушкин обращает внимание читателя на человечность, гуманизм своих произведений, а также на их свободолюбие. Интересно, что в начальном варианте Пушкин сделал упор на теме свободы: вместо слов «в мой жестокий век» написал «вослед Радищеву». Но в окончательном варианте поэт все же отказался от такого прямого сопоставления и акцентировал важнейшую для его позднего творчества тему милосердия, причем показательно то, что здесь она имеет и более конкретный адресат: известно, что поэт не один раз обращался к царю с призывом помиловать ссыльных декабристов, среди которых было немало его ближайших друзей.
Последние строфы обоих стихотворений сходны по содержанию. В них и Державин, и Пушкин обращаются к своей Музе и зовут ее следовать собственному призванию, презирая хвалу и клевету, и говорят о высочайшем предназначении искусства, которое напрямую связано с Божественным началом:
Веленью Божию, о Муза, будь послушна,
Обиды не страшась, не требуя венца,
Хвалу и клевету приемли равнодушно
И не оспоривай глупца.
Оба стихотворения, написанные в жанре оды, соответствуют этому высокому жанру по стилю. Интонация и лексика в них очень торжественны, ритм медленный, величественный. Оба стихотворения написаны ямбом с пиррихием, который придает их звучанию особую торжественность. Созданию высокого стиля способствует и подбор лексических средств. Так оба автора широко употребляют возвышенные эпитеты (заветная лира, непокорная глава, великая Русь, гордый внук славян, чудесный, вечный, быстротечный). В обоих стихотворениях присутствует много славянизмов, что также подчеркивает их торжественность (воздвиг, главою, тлея, пиит, доколь и др.). Причем в стихотворении Державина архаизмов больше, чем у Пушкина, и они древнее (дерзнул, славянов род, презрит, чело, несчетных). Безусловно, это объясняется тем, что «Памятник» Пушкина был создан на тридцать лет позже, когда литературный язык заметно сблизился с разговорным, причем именно благодаря поэтической деятельности Пушкина
В заключение подчеркнем, что все стихотворения- «памятники», которые мы рассмотрели, являются подлинными гимнами поэзии. Ведь главная тема их — прославление истинной поэзии и утверждение высокого назначения поэта. В то же время каждый из авторов по-своему определяет роль поэта и назначение поэзии, опираясь не только на литературную традицию, но и на свои творческие открытия. После Пушкина стихотворения в жанре «памятника» продолжали писать ведущие русские поэты, например, такой великолепный и самобытный лирик, как А.А. Фет. Не исчезла эта традиция и в последующие эпохи. И каждый раз, когда какой-либо поэт, в том числе и наш современник, осмысливает свой вклад в поэзию и свои взаимоотношения с обществом, он вновь и вновь обращается к этой замечательной традиции, ведя живой диалог со своими великими предшественниками.