В прозе Чехова большое место занимает тема детства. Всем нам памятны такие рассказы, как «Ванька», «Беглец», «Спать хочется», «Детвора», «Мальчики», повесть «Степь» и многие другие произведения, в которых писатель рисует мир глазами ребенка. Часто картины детства в них далеки от идиллических воспоминаний, которыми обычно сознание человека наделяет свое далекое прошлое. Но в других удивительный мир детства, наоборот, кажется прекрасной страной, куда писателю так хотелось бы вернуться. И как бы ни рисовал Чехов эти картины, нас всегда поражает то, как точно он передает взгляд ребенка, его чувства и мысли: веселые и грустные, серьезные и шутливые, в которых ощущается радость открытия мира или же боль от столкновения с его жестокостью и лишениями.
Конечно, в этом чувствуется влияние давней традиции русской литературы, которая всегда очень тонко и глубоко исследовала внутренний мир ребенка, стараясь увидеть окружающую жизнь его чистым и непредвзятым взглядом. Среди таких произведений в первую очередь вспоминаются автобиографические произведения Л.Н. Толстого, Н.Е. Гарина- Михайловского, С.Т. Аксакова. Мы знаем также об особом отношении Ф.М. Достоевского к детям как самой чистой и в то же время уязвимой части человеческого сообщества. Но, вероятно, тема детства в творчестве Чехова появляется не только как дань литературной традиции. По-видимому, определенную роль должны были сыграть и те впечатления, которые Чехов получил в детстве, сохранив их в своих воспоминаниях. Чем же была наполнена жизнь будущего писателя в то время, когда он сам был еще ребенком, в каких условиях проходило его формирование и что из воспоминаний тех лет он отразил в своем творчестве — всем этим вопросам будет посвящен доклад.
Известно, что детство Чехова прошло на юге России в небольшом провинциальном городе Таганроге, который находился вдали от основных культурно-политических центров страны. Но тем не менее здесь достаточно интенсивно развивалась не только торговля, но и культурная жизнь. Поразительно, что в таком небольшом городе была итальянская опера, очень неплохой драматический театр, хорошая гимназия. Даже на улицах слышны были звуки фортепьяно, скрипки, виолончели, соло и дуэты из «Травиаты» и «Трубадура», которые доносились из окон домов, особенно тех, где жили состоятельные люди, Можно сказать, что увлечение музыкой в Таганроге было всеобщим. Вот как вспоминал об этом один из современников Чехова: «Музыку у нас любили, и среди «высших» кругов городского населения были серьезные и талантливые музыканты. Достаточно указать на таких музыкантов, как братья Алфераки, семью Аверьино, пианистку Маврокордато, выступавших в концертах с серьезными программами в настоящем первоклассном исполнении. В городе в домах процветало серьезное музицирование, культивировалось не только сольное исполнение, но и камерная музыка, включительно со струнным концертом».
Особым событием в жизни города были гастроли весной 1879 года русской оперной труппы, которая привезла такие оперы, как «Жизнь за царя» М.И. Глинки, «Русалку» А.С. Даргомыжского, «Фауста» Гуно и многие другие знаменитые произведения. С концертами из произведений П.И. Чайковского здесь выступали знаменитые певцы- гастролеры.
Но был ли Чехов в детские и юношеские годы приобщен к этой культурной жизни родного города? Имеются свидетельства о том, что он бывал в опере, часто присутствовал на спектаклях в драматическом театре, посещал симфонические концерты, которые устраивались в городском саду, на музыкальных вечерах, которые нередко бывали в домах его друзей по гимназии. Так, в марте 1876 года в письме к брату Александру шестнадцатилетний Антон пишет: «Я был вчера в доме Алфераки на концерте... Билет на концерт профессора Ауэра дал мне директор гимназии». Известно, что это был концерт знаменитого скрипача, профессора Петербургской консерватории Леопольда Ауэра, которому П.И. Чайковский посвятил свою «Меланхолическую серенаду». Вместе с ним тогда в Таганроге выступал и молодой пианист и композитор Сергей Иванович Танеев. И вес же остается не совсем ясным, откуда у мальчика, родившегося в семье простого лавочника, появились столь широкие и серьезные культурно-музыкальные интересы? Было ли это только влиянием общей культурной атмосферы города или же определенную роль сыграла в этом семья?
Семья купца третьей гильдии Павла Егоровича Чехова, отца писателя, была большая, детям с раннего детства приходилось помогать отцу в делах торговли, работая в его лавке. Часто им надо было очень рано вставать, чтобы успеть потом в школу, а спать ложились поздно. Об этой ранней трудовой жизни Чехов потом напишет во многих своих произведениях, например в повести «Моя жизнь». И многие его маленькие герои, как Ванька Жуков, Пашка из рассказа «Беглец» или героиня рассказа «Спать хочется», тоже вынуждены рано познать тяжелые испытания, которые так не вяжутся в нашем сознании с картинами беззаботного детства.
Но все же в прозе Чехова о детях и детстве много и светлых моментов, которые мы также можем связать с какими-то эпизодами из детства писателя. Особенно поражает то, что сам он вырос высококультурным, прекрасно образованным человеком, наделенным особым чувством прекрасного и поразительной музыкальностью, которая проявляется даже в стиле его произведений. И определенная заслуга в этом также связана с его семьей, в которой действительно было что-то не совсем обычное для той среды — речь идет прежде всего о разнообразных культурных интересах, характерных для семьи, казалось бы, вполне обычного таганрогского лавочника.
На самом деле, отец Чехова мало уделял внимания торговле — не случайно он потом полностью разорился, из-за чего семье пришлось срочно уехать из города. Павел Егорович увлекался пением, рисовал, играл на скрипке. И детям в этой семье родители старались не только дать хорошее образование (почти все они затем окончили высшие учебные заведения), но привить художественный вкус, интерес к творчеству. Не зря потом один из братьев Чеховых — Николай Павлович — стал художником, а Антон Павлович прославил свою фамилию на литературном поприще. Как говорил писатель: «Талант у нас со стороны отца, а душа — со стороны матери».
Особое внимание в семье Чеховых уделялось музыкальному воспитанию детей: все они брали уроки у местного музыканта-любителя. Особенно хорошие способности к музыке обнаружились у Николая, который стал учиться не только игре на фортепьяно, но и на скрипке, причем уроки ему давал итальянский скрипач Рокко. Один из товарищей Чехова по гимназии П.А, Сергиенко вспоминал, что и Антон начинал учиться играть на скрипке. Но больше он любил слушать музыку. Она звучала часто в доме Чеховых. Младший брат писателя Михаил Павлович Чехов вспоминал: «Приходил вечером из лавки отец, и начиналось пение хором: отец любил петь по нотам и приучал к этому детей. Кроме того, вместе с Николаем он разыгрывал дуэты на скрипке, причем маленькая сестра Маша аккомпанировала на фортепиано».
Известно, что Чехов вместе с братьями пел в церковном хоре, руководителем которого был отец писателя. Нельзя сказать, что Антоша был сильно увлечен этим занятием: часто нужно было идти в церковь очень рано, в любую погоду, стоять там во время долгой службы. Да еще отец был очень строгим и требовательным, мог наказать детей за шалости и несерьезное отношение к занятиям в хоре. Об этом вспоминает брат писателя Александр Павлович. Он же рассказывает о том, какое было отношение участников самодеятельного хора, которым руководил Павел Егорович, к своим занятиям: «Усердие было в самом деле удивительное. ...Невзирая ни на какую погоду, они аккуратно собирались в определенные дни... Этот усердный хор добровольцев ходил по церквам и пел под руководством Павла Егоровича обедни, молебны и всенощные, нигде не взимая ни гроша за свой труд».
Очевидно, эта часть детства писателя, по-видимому, очень ярко запечатлелась в его памяти. Не раз в его произведениях описывается церковная служба с пением, рассказывается о жизни хористов. Одним из первых таких рассказов был появившийся в 1884 году рассказ «Певчие». В нем хорошо заметна автобиографическая основа, и в то же время здесь мир детства как бы «очищен» от всего наносного, показан так, как он мог бы быть увиден именно глазами ребенка, которому, с одной стороны, не очень хочется проводить время на репетиции в хоре, а с другой — очень нравится то, что он делает. Красота музыки захватывает маленьких исполнителей и их слушателей.
В этом небольшом рассказе сходятся две контрастные образно-стилистические струи. Он написан в ранний «осколочный» период творчества Чехова и имеет форму юморески, а потому здесь много ярких комических эпизодов. Сатирически изображен приехавший в провинциальный город петербургский «либерал». Он якобы стремится к просвещению народа, заботится о его нуждах, но на деле оказывается, что это сухой и бесчувственный человек, которого не волнует ничего, кроме его собственных интересов. Это проявляется в эго отношении хору, состоящему из учеников городской гимназии, которые старательно готовились к встрече столичного гостя. Кульминация рассказа — описание репетиции хора под руководством «маленького, седенького попика в лиловой ряске» отца Кузьмы. Он нарисован с добрым юмором, но в изображении участников хора, их пения чувствуется глубоко сочувственное отношение автора. После пропетого «для проформы» начала литургии хор всерьез готовится к исполнению «Херувимской» — в музыкальном отношении очень важном и сложном разделе церковной службы. «Херувимская» поется по-настоящему хорошо, настолько, что даже школьники, не участвующие в хоре, «оставляют свое чистописание и начинают следить за движениями Алексея Алексеевича» (регента). Даже под окнами школы, где происходит репетиция, останавливается народ, а сторож Василий входит в класс «в фартуке, со столовым ножом в руке, и заслушивается». И только столичный гость оказывается равнодушен к этому замечательному самодеятельному хору, в котором не видит настоящих исполнителей.
В детстве Чехов соприкоснулся и со стихией народной песни, тесно связанной с природой. Летом вся большая семья отправлялась в дальние поездки по приазовской степи — они ехали в гости к бабушке и дедушке, который был управляющим в имении богатого помещика. По пути останавливались на ночлег в селах и деревнях. Здесь и в усадьбе Княжой, где жил дед, слушали пение крестьян. Прекрасные мелодии народных песен — русских и украинских — сливались в сознании будущего писателя с поэтическим образом вечерней степи.
Много лет спустя — в 1888 году — он напишет свою знаменитую повесть «Степь», в которой мир открывается через взгляд на него маленького героя — Егорушки, который впервые отправляется из дому через степь, чтобы в городе поступить в гимназию. Его дорожные впечатления, порой наивные, а иногда очень точные и наблюдательные, составляют основу повести. Особенно поэтично увидена глазами ребенка степь, бескрайняя, как море, и наделенная, как ему кажется мыслями и чувствами. Иногда она пугает ребенка, особенно во время грозы, которая представляется ему как страшная игра великанов. Сказочной кажется мальчику и та дорога, по которой он едет: «Кто по ней ездит? Кому нужен такой простор? Непонятно и странно. Можно, в самом деле, подумать, что на Руси еще не перевелись громадные, широко шагающие люди, вроде Ильи Муромца и Соловья-Разбойника, и что еще не вымерли богатырские кони». Вот так по-новому зазвучали гоголевские темы у Чехова — ведь для ребенка мир открыт, и все невозможное кажется в нем возможным. А порой Егорушка как будто даже слышит голоса степи: «В то время как Егорушка смотрел на сонные лица, неожиданно послышалось тихое пение. Когда он прислушался, ему стало казаться, что это пела трава; в своей песне она, полумертвая, уже погибшая, без слов, но жалобно и искренно убеждала кого-то, что она ни в чем не виновата, что солнце выжгло ее понапрасну; она уверяла, что ей страстно хочется жить, что она еще молода и была бы красивой, если бы не зной и не засуха...». Кто знает, может, именно так и думал маленький Антоша, когда он тоже ехал через степь в дальнюю поездку, а жизнь еще была вся впереди — неизвестная, огромная, пугающая и манящая к себе, как и его маленького героя.
Вот так в произведениях писателя преображались детские впечатления, которые помогли автору не только показать мир детства, но и то глубинное, что составляет основу детской души, близкой и понятной ему. Читая эти повести и рассказы, еще раз поражаешься удивительному мастерству писателя, способному проникать в человеческую душу с помощью таких скупых художественных средств, благодаря которым детские впечатления «переплавлялись» в творчестве Чехова в совершенную художественную форму.
Известно, что проза Чехова не просто объективна, но и требует активности читательского восприятия, рассчитана на думающего читателя, готового вступить в творческий «диалог» с писателем. Без этого она может показаться несколько скучной, даже «сухой», хотя чеховский лиризм, экспрессия, особая музыкальность общеизвестны. Среди литературоведов давно уже утвердилось мнение, что Чехов требует подготовленного читателя, мыслящего, высококультурного и широко образованного.
Многочисленные аллюзии, литературные реминисценции, скрытые цитаты, которыми насыщен чеховский текст, позволяют гораздо глубже понять писательскую мысль, уловить ее тончайшие оттенки и нюансы, без которых восприятие произведений Чехова существенно обедняется. В докладе рассмотрим один из таких аспектов, скрытый от невнимательного читателя. Он касается использования в произведениях Чехова целого ряда ассоциативных связей с так называемыми «вечными образами», одним из которых и является Дон Жуан.
Что же обычно подразумевается под термином «вечный образ»? «Вечные образы» представляют собой наглядное проявление общей закономерности мирового литературного процесса — литературной диффузии (международного распространения и взаимопроникновения различных национальных литератур). По своим источникам заимствованные образы- персонажи могут быть отнесены к мифологическим, фольклорным, историческим и литературным. «Вечные образы», основанные на литературном образе-архетипе — это, например, Гамлет, Дон Кихот, Фауст, Дон Жуан и другие. Они возникают первоначально в одной из национальных литератур и несут в себе явно выраженные национально-исторические черты. Затем при частом обращении к ним писателей других национальных литератур на протяжении веков они начинают восприниматься как своеобразные «модели» поведения и психологии, приобретают символическое значение, становясь философским" обобщением и даже понятием (донкихотство, гамлетизм, донжуанство и т.д.). Они могут очень существенно видоизменяться, приобретать национально специфические и индивидуально неповторимые черты, но при этом в них обнаруживается качественная определенность этого образа, которая господствует над всеми прочими чертами такой личности. Мы говорим: он ведет себя как Отелло, как Гамлет, как Дон Жуан и т.д., наполняя вполне определенный человеческий характер неким общечеловеческим звучанием. Ведь даже получив совершенно иное имя, внешность, оказавшись в совершенно других условиях, такой образ сохраняет соотнесенность со своим прообразом, который как бы «просвечивает» сквозь него.
Часто Чехова представляют именно как писателя далекого от такого рода взаимосвязей, утверждая, что это повествователь простых судеб вполне обычных людей, ничего общего не имеющих с Гамлетами, Дон Кихотами, Фаустами и Дон Жуанами. Тем не менее в работах исследователей последних десятилетий, особенно в монографии В.Б. Катаева «Литературные связи Чехова», убедительно доказано, что такой подход в корне неверен. «...Найденный в русской литературе еще Пушкиным и Гоголем опыт типизации, порой мифологизации изображаемой действительности, неоднократно использовался Чеховым. Его привлекала возможность ...рассказывая ту или иную современную историю, в то же время комментировать ее с точки зрения более широкой перспективы», — отмечает В.Б. Катаев. Выделяя в произведениях Чехова несколько ярких случаев использования различных «вечных образов», исследователь показывает возможности на их основе проводить весьма интересные интерпретации известных рассказов писателя.
Итак, прежде всего постараемся определить: кто такой Дон Жуан? Каковы основные черты этого «вечного образа»? По материалам различных исследований и произведениям литературы можно установить, что это тип легкомысленного и увлекательного обольстителя, предания о котором на протяжении веков бытовали у многих народов. Интересно то, что многие ученые говорят о существовании у него реального прототипа. Есть сведения, что действительно человек по имени Дон Жуан жил в Испании XIV века.
Основные черты образа Дон Жуана интересно охарактеризованы в статье поэта и литературного деятеля «серебряного века» К.Д. Бальмонта «Тип Дон Жуана в мировой литературе»: «Цветок, выросший на особой почве, в особой стране, исполнен причудливой красоты и экзотической чрезмерности, Дон Жуан родился красивым, в стране, которая красива, в атмосфере, насыщенной романтическими мечтаниями, отсветами католического искусства и перезвонами монастырских колоколов, в пленительном городе красавиц, в роскошном саду, за стенами которого — темный фон средневекового Чистилища и Ада. Последний представитель старой расы, с детства соприкасаясь с элементами власти и красоты, он, естественно, должен до необузданности жаждать счастья и господства, любви и завладеванья, очарований мгновенья без мысли о последствиях, ибо он чувствует себя избранником и потому, что в его жилах течет горячая кровь... Дон Жуан окружен атмосферой издевательства, лжи и сознательного обмана. Он прежде всего не влюбленный, а соблазнитель, издевающийся обольститель, обманщик. Женщина для него естественный враг. ... Не то отталкивает нас в Дон Жуане, что он любил многих женщин, а то, что он смешал любовь с обманом».
Среди многочисленных литературных интерпретаций образа Дон Жуана первой по времени является драматическая его разработка, принадлежащая одному из самых замечательных испанских поэтов эпохи Возрождения — Тирсо де Молина. Его пьеса «Севильский обольститель, или Каменный гость» (1630) заложила основы всех последующих произведений об этом герое, которые появились во многих национальных литературах в XVIII-XIX вв. Во Франции о нем написал Ж.Б. Мольер, в Англии — знаменитый романтик Дж. Г. Байрон, в Германии — неповторимый мастер фантазии ТА. Гофман. Несмотря на определенные изменения этого образа и сюжета, связанного с ним, обусловленные с эпохой, национальными традициями и авторским отношением к герою, во всех вариантах интерпретации изначальная сущность данного образа сохраняется.
В сознание русского читателя Дон Жуан вошел через пушкинского «Каменного гостя». Сохраняя наиболее характерные черты образа, Пушкин как бы пропускает их через фильтр русского миросозерцания. В результате образ Дон Жуана приобрел совсем иной отпечаток — это именно русский Дон Жуан, удивительный тип жреца любви, который родился на русской земле, с русской душой и идеалами. В дальнейшем в русской литературе он появляется в произведениях таких разных писателей, как, например, А.К. Толстой, А.А. Блок и многих других. Со времени появления «маленькой трагедии» Пушкина об этом герое, отношение к нему несколько менялось, да и сам он приобретал новые черты. Возникло даже понятие (кстати, введенное еще Пушкиным): «второсортный Дон Жуан». Это в своей основе тот же тип, но существенно видоизмененный, сниженный, обытовленный, который может и не сохранить свое исконное наименование, легендарную сюжетную основу, но тем не менее все же соотносится с «вечным образом».
Именно с такими «второсортными Дон Жуанами» мы встречаемся в творчестве Чехова. Исследователи соотносят с этим образом целую плеяду чеховских героев. Это Камышев из «Драмы на охоте», Панауров в «Трех годах», Ананьев из «Огней» и многие другие герои, включая и персонажей пьес. Например, это уездный Дон Жуан Платонов из ранней пьесы Чехова «Безотцовщина», который нам хорошо известен по фильму Н. Михалкова «Неоконченная пьеса для механического пианино». Показательно, что в английском переводе эта пьеса получила название «Русский Дон Жуан».
Но особое место среди всех чеховских Дон Жуанов занимает герой рассказа «Дама с собачкой» Гуров. С самого начала автор явно нацеливает читателя на сопоставление своего героя с Дон Жуаном: достаточно вспомнить, что «опыт многократный» помогает Гурову быстро увлечь Анну Сергеевну, покорить ее и внести в свой «донжуанский список». По-видимому, не случаен и выбор имени героини — оно может вызвать ассоциацию с Донной Анной. Но при этом совершенно очевидно и то, что Гуров очень далек от своего легендарного «предка». Вспомним хотя бы такие детали: он служит в банке, ведет внешне пристойную семейную жизнь, посещает докторский клуб и любит вкусно и обильно покушать.
И все же можно утверждать, что Гуров продолжает линию Дон Жуанов, причем именно русскую, которая начинается с пушкинской трактовки этого образа. В соответствии с ней Дон Жуану давалась возможность испытать истинное чувство, которое буквально переворачивало все его прежние представления. Но возможно ли это высокое, всепоглощающее чувство для совершенно обычного, ничем не примечательного «второсортного» Дон Жуана? Если внимательно вчитаться в дальнейшую историю взаимоотношений Гурова и Анны Сергеевны, что станет понятно, что Гуров в конце рассказа (как и Дон Гуан в финале «Каменного гостя») — это уже совершенно иной герой. Это уже не столько Дон Жуан, сколько человек, наконец обретший истинную любовь, дающую смысл и всей его предшествующей жизни, казалось бы, потраченной зря на погоню за легкими и мимолетными наслаждениями.
Таким образом, можно сказать, что чеховские Дон Жуаны не только продолжают весьма интересную линию русской литературы, связывающую ее с общечеловеческими проблемами, но придают ей новое звучание. Вместе с тем «свет вечности» помогает увидеть в таких «хрестоматийных» произведениях, как рассказ «Дама с собачкой», все новые и новые грани авторской мысли. И не только русские, но и зарубежные читатели уже более ста лет обращаются к этому маленькому шедевру, как и к другим произведениям Чехова. Ведь тот «вечный» потенциал человеческой мысли, души, поиска идеала, который заложен в русской литературе, никогда не исчерпается и будет актуален как для наших современников, так и для людей следующих поколений и эпох.
Литература к разделу
1. А.П. Чехов в воспоминаниях современников. — М., 1986.
2. Бальмонт К.Д. Тип Дон Жуана в мировой литературе // Иностранная литература, 1999, № 2.
3. Бердников Г.А. А.П. Чехов: Идейные и творческие искания. — М., 1984.
4. Берков Н.П. Вклад восточных славян в разработку так называемых «мировых образов» // VI Межд. Съезд славистов. — М., 1968.
5. Громов М. Чехов. —r М., 1993.
6. Катаев В.Б. Литературные связи Чехова. — М., 1989.
7. Линков В.Я. Художественный мир прозы Чехова. — М., 1982.
8. Полоцкая Э.А. Пути чеховских героев. — М., 1985.
9. Турков А.М. Чехов и его время. — М., 1980.
10. Чудаков А.П. Мир Чехова: Возникновение и утверждение. — М., 1986.