(1863-1934)
***
Когда я был маленький, я учился в военной гимназии. Там, кроме всяких наук, учили нас еще стрелять, маршировать, отдавать честь, брать на караул — все равно как солдат.
У нас была своя собака Жучка. Мы ее очень любили, играли с ней и кормили ее остатками от казенного обеда.
И вдруг у нашего надзирателя, у «дядьки» появилась своя собака, тоже Жучка. Жизнь нашей Жучки сразу переменилась: «дядька» заботился только о своей Жучке, а нашу бил и мучал. Однажды он плеснул на нее кипятком. Собака с визгом бросилась бежать, а потом мы увидели: у нашей на боку и на спине полезла шерсть и даже кожа! Мы страшно разозлились на «дядьку». Собрались в укромном уголке коридора и стали придумывать, как отомстить ему.
— Надо его проучить, — говорили ребята.
— Надо вот что...
— Правильно! Утопить!
— А где утопить? Лучше камнем убить!
— Нет, лучше повесить.
— Правильно! Повесить! Повесить!
«Суд» совещался недолго. Приговор был принят единогласно: смертная казнь через повешение.
— Постойте, а кто будет вешать?
Все молчали. Никому не хотелось быть палачом.
— Давайте жребий тянуть! — предложил кто-то.
— Давайте!
В гимназическую фуражку были положены записки. Я почему-то был уверен, что мне достанется пустая, и с легким сердцем сунул руку в фуражку. Достал записку, развернул и прочитал:
«Повесить».
Мне стало неприятно. Я позавидовал товарищам, которым достались пустые записки, но все же пошел за «дядиной» Жучкой.
Собака доверчиво виляла хвостом.
Кто-то из наших сказал:
— Ишь, гладкая! А у нашей весь бок облезлый.
Я накинул Жучке на шею веревку и повел в сарай. Жучка весело бежала, натягивая веревку и оглядываясь. В сарае было темно. Дрожащими пальцами я нащупал над головой толстую поперечную балку; потом размахнулся, перекинул веревку через балку и стал тянуть.
Вдруг я услышал хрипение. Собака хрипела и дергалась. Я задрожал, зубы у меня защелкали, как от холода, руки сразу стали слабые, пальцы разжались... Я выпустил веревку, и собака тяжело упала на землю.
Я почувствовал страх, жалость и любовь к собаке. Что делать? Она, наверно, задыхается сейчас в предсмертных мучениях! Надо скорее добить ее, чтобы не мучилась. Я нашарил камень и размахнулся. Камень ударился обо что-то мягкое. Я не выдержал, заплакал и бросился вон из сарая. Убитая собака осталась там.
В ту ночь я плохо спал. Все время мне мерещилась Жучка, все время в ушах слышалось ее предсмертное хрипение.
Наконец настало утро. Разбитый, с головной болью, я кое-как поднялся, оделся и пошел на занятия.
И вдруг на плацу, где мы всегда маршировали, я увидел чудо. Что такое? Я остановился и протер глаза. Собака, убитая мною накануне, стояла, как всегда, около нашего «дядьки» и помахивала хвостом. Завидев меня, она как ни в чем не бывало, подбежала и с ласковым повизгиванием стала тереться у ног.
Как же так? Я ее вешал, а она не помнит зла и еще ласкается ко мне! Слезы выступили у меня на глазах. Я нагнулся к собаке и стал ее обнимать и целовать в косматую морду. Я понял: там, в сарае, я угодил камнем в глину, а Жучка осталась жива.
Вот с тех пор я и полюбил животных. А потом, когда вырос, стал воспитывать зверей и учить их, то есть дрессировать.
Только я их учил не палкой, а лаской, и они меня тоже любили и слушались.