История русской литературы первой трети XIX века. Янушкевич А.С.

Война и мир эпохи пугачевщины в «Капитанской дочке»

Особенности творческой истории «Капитанской дочки». Своеобразие композиции и природа пушкинского диалогизма. Смысл названия и система образов. Жанровое своеобразие и форма повествования.

Свое последнее прозаическое произведение — «Капитанскую дочку» Пушкин задумал ещё в 1832 г. А завершил в 1836 г., поставив при публикации в журнале «Современник» (1836. Т. 4. С. 42—215) дату: «19 октября 1836». К дате мы ещё возвратимся, а пока констатируем: целых четыре года роман жил вместе с Пушкиным, впитав в себя и прозаические эксперименты 1830-х годов, и петербургскую повесть «Медный всадник» и другую стихотворную повесть «Анджело», взятую из шекспировской трагедии «Measure for measure», и философскую лирику, и «Сцены из рыцарских времен», и опыт исторических разысканий, и журнальную деятельность, и просто жизнь «бездны на краю».

И когда В.Г. Белинский «Капитанскую дочку» назвал «Онегиным в прозе», он был глубоко прав, ибо почувствовал не только их соразмерность в художественном отношении, но и творческую процессуальность, развитие замысла во времени. Конечно, 4 года — это не 7 лет, 4 месяца и 17 дней, да и поглавно «Капитанская дочка» не публиковалась, но ведь и Пушкин уже был не тот, и новое произведение по главам не писалось, а вырастало из «сора» жизни и истории как единый организм.

Творческая история создания «Капитанской дочки» включает несколько этапов: планы и наброски с разными героями (Шванвич, Башарин, Валуев, Буланин) и разным их отношением к бунту (сотрудничество с мятежниками, верность дворянскому долгу), работа в архивах и знакомство с документальными источниками, путешествие по пугачевским местам, и наконец, замысел исторической повести о Гриневе и Швабрине, их отношениях с Пугачевым, их любовном соперничестве. Каждый из этих этапов имел точки пересечения и хронологическую последовательность. Это был тот творческий процесс, когда одни мысли теснили другие, когда замысел повести из эпохи пугачевщины вытеснялся романом о благородном разбойнике Дубровском или «петербургской повестью» о бедном Евгении.

В конце 1834 г. была опубликована не историческая повесть, а «История пугачевского бунта» (пушкинское заглавие «История Пугачева» Николаю I, личному цензору поэта, не понравилось: по его понятиям, у мятежника и самозванца не может быть истории). И ее появление было закономерно для пушкинского художественного мышления: был найден угол зрения на исторические события и почувствован их колорит, цвет. Раскол внутри общества и столкновение двух Россий — и цвет крови, окрасившей все пространство боевых действий и руки ее участников. Мятежник Пугачев и хроника его кровавых деяний — в центре «Истории». «Пугачев из «Истории Пугачевского бунта» встает зверем, а не героем», — констатировала Марина Цветаева, влюбленная в Пугачева-Вожатого из «Капитанской дочки»221.

Но «История пугачевского бунта» давала Пушкину возможность раскрыть хронику событий, документировать их, непредвзято представить действующих лиц, чтобы снять последующие обвинения в идеализации Пугачева и в «поэтическом вымысле».

В «Капитанской дочке» дыхание истории, масштаб изображения событий — от «Истории Пугачевского бунта». Чувствуется рука Пушкина-историка. И все-таки, наверное, права Марина Цветаева: «Пугачева «Капитанской дочки» писал поэт. Пугачева «Истории Пугачевского бунта» — прозаик»222.

221 Цветаева Марина. Пушкин и Пугачев // Цветаева Марина. Сочинения: в 2 т. М., 1980. Т 2. С. 391.

222 Там же. С. 386.

И более того — «Капитанскую дочку» писал Пушкин-поэт, хотя и творил ее по законам новой исторической прозы и на основе новых стилистических и повествовательных прозаических принципов. Поэтическое же начало «Капитанской дочки» — в оживотворении истории лирическим вдохновением и магией поэтического чувства.

Вновь, как в работе над «Арапом Петра Великого», для Пушкина был бесценным опыт «шотландского чародея» Вальтера Скотта. Его эстетика исторического романа, отрефлексированная Пушкиным в наброске статьи «О романах Вальтера Скотта» (1830), ориентировала на изображение истории «современно» и «домашним образом». «Что нас очаровывает в историческом романе — это то, что историческое в них есть подлинно то, что мы видим» (7, 529. В подлиннике по-французски). В центре романов В.Скотта — молодой честный дворянин, история жизни которого тесно соприкасается с ходом истории. Его любовные приключения нередко заслоняют исторические события, а развязка всех перипетий сюжета определяется счастливым случаем.

Пушкин, следуя этой традиции, вместе с тем историю героя не просто вписывает в ход истории, но и во многом детерминирует ее событиями. Именно события пугачевского бунта определяют процесс нравственного становления пушкинского героя и направляют развитие его любовной истории и всей биографии.

Уже композиция «Капитанской дочки» — ключ к пониманию исторической и художественной концепции Пушкина. Четко и точно номинируя каждую из глав, Пушкин выстраивает и общую логику событий, и определяет архитектонику своей поэтической мысли. Всмотримся в оглавление пушкинского произведения (нумерация глав, как и строф в «Евгении Онегине», дана римскими цифрами):

I. Сержант гвардии

II. Вожатый

III. Крепость

IV. Поединок

V. Любовь

VI. Пугачевщина

VII. Приступ

VIII. Незваный гость

IX. Разлука

X. Осада города

XI. Мятежная слобода

XII. Сирота

XIII. Арест

XIV. Суд

Первое, что обращает на себя внимание, — количество глав. Как и стихов в онегинской строфе, их 14. Вряд ли это совпадение можно считать случайным: принцип гармонической структуры, соотнесенности частей срабатывает и в прозе. В этом смысле «Пропущенная глава», рассказывающая о бунте в имении Гриневых, пожалуй, выглядит архитектурным излишеством и, скорее всего, не была включена в основной текст не только из-за цензурных осложнений, но и с эстетической точки зрения.

Композиция четко фиксирует общую философию произведения, в основе которой установка на диалог. Своеобразная смежно-кольцевая рифма, сопрягающая I—II и XIII—XIV главы, выявляет миромоделирующую функцию диалога Гринева и Пугачева, от их первой до последней встречи. В этом диалоге — жизнь и судьба героев в большом контексте исторического времени. III—V и VI—VIII главы вступают в диалогические отношения через оппозицию войны и мира. Если III—V главы воссоздают картины быта, нравов почти идиллической жизни Белогорской крепости, то VI—VIII переносят в атмосферу крови, казней, военных действий. Две главы: «Любовь» и «Пугачевщина» — маркируют слом жизненного устоя, выход из пространства мира в пространство войны. И далее, на протяжении IX—XII глав, мир, частная жизнь («Разлука», «Сирота») и война, жизнь историческая («Осада города», «Мятежная слобода») будут постоянно вести свой непрекращающийся диалог.

Война и мир эпохи пугачевщины — так можно было бы обозначить эпический потенциал пушкинского повествования. Но если в толстовской эпопее две эти сферы бытия включены в общую атмосферу национального единства и народного величия («Дубина народной войны...», тяготения дворян к крестьянству), то у Пушкина диалог двух жизненных состояний перерастает в диалог двух Россий, стоящих по разные стороны баррикады. «Осада города» и «Мятежная слобода» — противостояние правительственных войск и бунтарей-пугачевцев.

Диалог в пушкинской повести внутренне противоречив. В противопоставлении и противостоянии сторон, как в диалоге Гринева и Пугачева, обнаруживается и глубинное сопряжение. В этом смысле показательна диспозиция эпиграфов как в пределах отдельных глав, так и в структуре целого текста. Исследователь поэтики Пушкина, говоря о своеобразии эпиграфов в «Капитанской дочке», резюмировал: «Эпиграфы к главам образуют здесь систему. В них звучат реальные голоса эпохи; все силы конфликта, изображенные в повести, представлены также за рамкой их «собственными» голосами в культуре изображенного прошедшего времени <...> В «приличных» эпиграфах «Капитанской дочки» не автор, а мир говорит за гранью мира повествования»223.

223 Бочаров С.Г. Поэтика Пушкина. М., 1974. С.184—185; примеч. 114.

Источники эпиграфов — произведения двух культур: книжной, дворянской (Княжнин, Фонвизин, Херасков, Сумароков) и устной фольклорной (Старинная песня, Солдатская песня, Народная песня, Свадебная песня, Пословица). Но они мирно уживаются как органическая часть одной национальной культуры. Эпиграф к «пугачевской» главе «Мятежная слобода» взят из А. Сумарокова (на самом деле это пушкинская стилизация под его «Притчи»); эпиграф к «екатерининской» главе «Суд» — пословица. Поверх социальных барьеров звучат голоса русской словесной культуры, и в диалоге культур, а точнее во взаимодействии разных ее слоев, последовательно утверждается столь важная для Пушкина мысль о торжестве человечности и единстве национального сознания поверх социальных барьеров и распри.

Диалог героев, диалог жизненных состояний, диалог двух Россий, диалог двух культур, диалог эпиграфов — это прежде всего обозначение пути к примирению и объединению нации перед угрозой русского бунта. Кому бы ни принадлежали эти столь востребованные сегодня слова «Не дай вам Бог увидеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный!» (исследователи обычно спорят о их созвучности идеям автора), в них предостережение потомкам, а главное — в них утверждение мира как нормы существования и отрицание войны как ее нарушения.

Заглавие романа вполне отвечает общей диалогической установке. Семейно-мирное, с уменьшительным суффиксом определяемое слово «дочка» корреспондирует с официальным, «военным» эпитетом — «капитанская». Помня судьбу родителей Маши — капитана Ивана Кузьмича и «комендантши» Василисы Егоровны Мироновых, казненных сразу же во вступлении в Белогорскую крепость Пугачева, понимаешь, сколь символично это определение. Из трусихи, которая «так и затрепещется», услышав выстрел из ружья, из маменькиной дочки она превращается в дочь своих бесстрашных родителей, в дочь истории. И в диалогическую оппозицию вступают слова из народной песни «Капитанская дочь не ходи гулять в полночь» с ее последующим поведением.

Именно Маша Миронова, «капитанская дочка» становится дифференциалом истории и пугачевщины: в ней, ее судьбе, ее поведении выявились и реализовались нравственные проблемы романа. Из дома, из семейного круга и мирной жизни семнадцатилетняя пушкинская героиня-сирота вступает на дороги войны, чтобы обрести свое право называться Марьей Ивановной и «капитанской дочкой».

Общий инициальный эпиграф к роману — пословица «Береги честь смолоду». Как известно, в своем полном виде она имеет продолжение: «а платье снову». Редуцировав текст пословицы, Пушкин подчеркнул приоритет нравственных ценностей над материальными, хотя история с заячьим тулупом, которым «жалует <...> со своего плеча» Гринев Пугачеву, получает свое продолжение, как и пословица, в жизни. Заячий тулуп из предмета одежды, разновидности платья превращается в ценностную категорию: «Долг платежом красен». Именно этот дар спасет и жизнь Гринева, и определит его судьбу, а Пугачев в благодарность одарит его лошадью и овчинным тулупом.

Понятие «чести» становится определяющим в этикофилософском лексиконе романа. Три молодых героя «Капитанской дочки» — Маша Миронова, Петр Гринев и Алексей Швабрин проходят испытание честью в экстремальных условиях. Их взаимоотношения в любовном треугольнике и их поведение в обстоятельствах военного времени неразделимы. Потеряв родителей и оказавшись беззащитной, Маша не только отвергает все притязания Швабрина, сохраняя свою девичью честь, но и вступает за честь своего любимого, решившись на встречу с императрицей. Вся Гриневская эпопея — утверждение дворянской и человеческой чести. Несмотря на всю опасность своего положения, Гринев, оказавшись в ставке Пугачева, вызванный по его приказу, не только решительно отвергает предложение самозванца «послужить мне верой и правдою», но и не обещает против него не служить. Показательно, что, приветствуя Гринева, Пугачев говорит: «Добро пожаловать; честь и место, милости просим». И совсем еще юный герой вполне соответствует и чести и месту в этой жизни.

Совсем иной оказывается позиция Алексея Швабрина. Его человеческая непорядочность (клевета на Машу, затем стремление выдать ее Пугачеву или насильно жениться на ней) и измена присяге, переход в лагерь Пугачева взаимосвязаны. «Швабрин, — замечает В.Э. Вацуро, — несет в себе интеллектуальное начало, он «умнее» и образованнее Гринева, но это интеллектуальное начало в нем деструктивно. Швабрин — имморалист <...> Гринев <...> носитель наивного, но этически полноценного начала»224

Эгоистическое сознание Швабрина, его имморализм и цинизм приближают его по своему психологическому складу к типу романтического героя-индивидуалиста. Разбор «песенки», сочиненной Гриневым, обнаруживает в нем иронию по отношению к архаической поэзии классицизма, к «любовным куплет- цам» Тредьяковского.

Одним словом, в любовном треугольнике Швабрин оказывается лишним, так как юные, восемнадцатилетние Маша Миронова и Петруша Гринев словно созданы друг для друга.

«Посаженым» отцом героев оказывается историческое лицо, самозванец и мятежник Емельян Пугачев. Глава «Любовь» заканчивается письмом Андрея Петровича Гринева к сыну с отказом дать свое родительское благословение на брак с «Марией Ивановой дочерью Мироновой» и словами героя «Жизнь моя сделалась мне несносна <...> Неожиданные происшествия, имевшие важное влияние на всю мою жизнь, дали вдруг моей душе сильное и благое потрясение» (6, 445).

Следующая глава «Пугачевщина» — начало новой жизни Петра Гринева, жизни, полной драматических событий, но одновременно ставшей этапом его нравственного становления и духовного самоопределения. Именно эта глава вводит в повествование того, кто вывел Гринева из метели, явился к нему в пророческом сне «страшным мужиком», махающим топором в кровавых лужах. «Вожатый» материализовался в Пугачева, и, как писала Марина Цветаева, «вся «Капитанская дочка» для меня сводилась и сводится к очным встречам Гринева с Пугачевым...»225

224 Пушкин. Исследования и материалы. Л., 1986. Т XII.O. 323.

225 Цветаева Марина. Сочинения: в 2 т. Т 2. С. 370.

Таких встреч в романе девять: в метели и на постоялом дворе с Вожатым, во сне со страшным мужиком, с государем-самозванцем Петром Федоровичем, неузнанным Вожатым на площади в Белогорской крепости, в комендантском доме уже с Пугачевым, «на сборном месте» у комендантского дома с приказом ехать в Оренбург и объявлением «губернатору и всем генералам, чтобы ожидали меня к себе через неделю», в мятежной слободе с просьбой о помощи в спасении Маши, по дороге в Белогорскую крепость и в самой крепости при освобождении Маши в роли благодетеля и во время казни Пугачева, который узнал в толпе Гринева и «кивнул ему головою, которая через минуту, мертвая и окровавленная, показана была народу».

Так по роману и шагают герой вымышленный и герой исторический, социальные противники, находящиеся по разную сторону баррикад, но «сочувственники» в своем человеческом звании. Каждая из девяти встреч Гринева и Пугачева отмечена историческими событиями из эпохи пугачевщины. Уже в метели и во сне — пророческие предчувствия и предмятежные события. В замысловатом, «иносказательном разговоре» на постоялом дворе — «умете» уже речь идет об усмиренном бунте 1772 г., о делах Яицкого войска. А далее каждая встреча — страница истории пугачевского бунта и взаимоотношений героев.

Сами по себе встречи — удачный сюжетно-композиционный ход Пушкина, позволивший ему сцементировать историческое и вымышленное, выявить саму суть романного действия: «историческая эпоха, развитая в вымышленном повествовании». Простодушный участник происходящего и будущий его летописец Гринев рассказывает о пугачевщине не просто как очевидец, но и как постоянный спутник и собеседник лица, давшего свое имя историческому событию. И в этом смысле диалог двух героев приобретает важный миромоделирующий смысл.

Воссоздав в «Истории Пугачевского бунта» облик самозванца и мятежника с документальной точностью, раскрыв его кровавые и античеловеческие деяния (расправа с наложницей Лизаветой Харловой и ее семилетним братом, история с убийством своего любимца писаря Кармицкого, тайное убийство одного из самых верных сообщников Дмитрия Лысова, страшная иезуитская расправа с астрономом Ловицем: велел повесить — «поближе к звездам», предательство по отношению к вере и т.д.), в «Капитанской дочке» Пушкин глазами Гринева не идеализировал Пугачева: его руки в крови не только во сне. Но он очеловечил его.

Каждая встреча Пугачева и Гринева — прорыв к его душе. Если в первых главах этот таинственный Вожатый — загадка, хотя его хладнокровие в метели, выражение его лица («довольно приятное, но плутовское»), его замечательно образная речь (по словам Цветаевой, «круглая, как горох, самотканая окольная речь наливного яблочка по серебряному блюдечку — только покрупнее!»226) намечают масштаб личности, то начиная с шестой главы он открывает свое лицо самозванца, мятежника, авантюриста. И его расправа с Мироновыми, и его хвастовство, и его кровавые планы раскрыты со всею подробностью и без прикрас.

Но одновременно Пугачев, становясь Вожатым и благодетелем главных действующих лиц, и сам обретает статус живого человека, а не просто «свадебного генерала», вершителя судеб, как это было традицией закреплено в историческом романе. Да и Екатерина II, словно сошедшая с известной картины В.Л. Боровиковского, открывает свое человеческое лицо, соревнуясь с своим врагом-самозванцем в благодеяниях по отношению к юным героям.

226 Цветаева Марина. Сочинения: в 2 т. Т 2. С. 369.

Мир исторических лиц и вымышленных героев столь тесно переплетен, что история не просто изображена домашним образом, но и поэтически преображена. И если образ императрицы- благодетельницы появляется лишь в одном эпизоде и в конце романа, то Пугачев проходит через весь роман и уравнивается в правах с вымышленными героями. Его «история» в «Капитанской дочке» — своеобразный эпилог к «Истории Пугачевского бунта».

Пушкину удается через призму восприятия Гринева насытить этот образ драматургическим содержанием и огромным человеческим смыслом. Его задумчивость и заразительный смех, жестокость и «припадки великодушия», рассказанная с «диким вдохновением» калмыцкая сказка об орле и вороне и пламенное желание Гринева «вырвать его из среды злодеев, которыми он предводительствовал, и спасти его голову, пока ещё было время», его снятая с плеч «мертвая и окровавленная» голова — все это позволило автору «Капитанской дочки» создать полнокровный трагический характер «злодея и изверга». И его странная любовь и симпатия к юным героям — торжество человеческого в мире социальной вражды. В спасении этих юных душ заклятые враги Пугачев и Екатерина II, не сговариваясь, объединяют свои усилия.

Главные и эпизодические лица, герои исторические и вымышленные в пушкинском романе не статисты и не демиурги, не резонеры и не бесплотные, бессловесные тени. Каждый из них — живой человеческий характер и действующее лицо. Чего стоит один Савельич — слуга, наставник, спаситель и воплощение русского национального характера — в своей верности, самоотверженности, честности и простосердечности! И трагическая фигура комендантши Василисы Егоровны, матери-командирши и верной жены, не побоявшейся вступиться за честь своего повешенного мужа и нашедшей смерть рядом с ним.

Образ и дух эпохи пугачевского бунта был воссоздан Пушкиным в диалогической оппозиции войны и мира, двух Россий, вступивших в братоубийственную войну. Но одновременно и в тех человеческих отношениях, которые объединяют людей поверх всех социальных барьеров.

Сама форма повествования — «записки Петра Андреевича Гринева», семейная хроника — не была изобретена Пушкиным. Это вполне традиционная для европейского исторического романа нарративная стратегия, позволяющая воссоздать историю домашним образом, глазами очевидца и участника исторических событий. Постскриптум «От издателя», где сообщается «из семейственных преданий» о судьбе героев, о рукописи Гринева, доставленной одним из его внуков, об эдиционных деяниях: «Мы решились, с разрешения родственников, издать ее особо, приискав к каждой главе приличный эпиграф и дозволив себе переменить некоторые собственные имена. Издатель. 19 окт. 1836», давал основания критикам говорить о «белкинском духе» записок Гринева.

Все это так и не совсем так, а скорее, даже вовсе не так. Прежде всего для общей диалогической природы «Капитанской дочки» важны «двуголосие Гринева (персонально-событийного и повествовательного-субъектного)», «контаминация этих двух «я». «Я» рассказчика о событиях и «я» участника событий»227. Юный семнадцатилетний Петруша Гринев, непосредственный участник событий пугачевского бунта, и умудренный жизнью, переживший три царствования, три эпохи Петр Андреевич Гринев — это две жизненных позиции, два жизненных опыта. Создавая свои записки для потомков, для внуков Петр Андреевич вносит определение коррективы в оценку своего собственного поведения («Я жил недорослем, гоняя голубей и играл в чехарду с дворовыми мальчишками. Между тем минуло мне шестнадцать лет», «День я кончил так же беспутно, как и начал», «Мне было стыдно», «С неспокойной совестью и с безмолвным раскаянием выехал я из Симбирска»), вводит сентенции в роде размышлений о пытках в обычаях судопроизводства, об успехах просвещения и распространения правил человеколюбия, о русском бунте.

227 Гей Н.К. Проза Пушкина. Поэтика повествования. М., 1989. С. 217, 201.

Как и Белкин, Гринев не чужд писательских амбиций. В тексте его записок постоянны обращения к читателю и подчеркивание их «литературности»: «Вдруг мысль мелькнула в голове моей: в чем оная состояла, читатель увидит из следующей главы, как говорят старинные романисты...»

Но при всем том голос Гринева-рассказчика лишен фальшивых нот, а его повествование честно (он и здесь сохранил свою человеческую честь). Он не пытается подменить эмоции юности и живые впечатления своими сегодняшними, более зрелыми мыслями. И эта позиция честного повествователя придает гриневскому мемуару масштаб достоверного источника, записок очевидца. Художественная организация этого материала выявляет его романный потенциал. Записки Гринева как «человеческий документ» отчетливо формируют «зону героя», историю его духовного становления в пожаре войны. «Зона автора» расширяет пространство героя, его личную судьбу до пространства истории и национальной судьбы России в эпоху гражданской войны.

В «зоне автора» находится и дата, поставленная при первой публикации романа. 19 октября 1830 г., в Болдино Пушкин сжег десятую главу «Евгения Онегина»; 19 октября 1836 г. он зафиксировал факт вхождения в русскую культуру «Капитанской дочки», своего «Онегина в прозе». «Бывают странные сближения», если бы 19 октября в пушкинской биографии не было бы символом лицейского братства, верности идеалам юности и человеческого единения. Роман о первой гражданской войне в России Пушкин написал под знаком 19 октября... Это было его своеобразное завещание потомкам.