Обретение Н. Заболоцким собственного поэтического голоса во многом связано с выходом в 1929 году сборника его стихов «Столбцы». Книга носила явно экспериментаторский характер. И прежде всего это касалось открытия Заболоцким нового жанра столбцов, своеобразного синтеза оды, баллады, литературной пародии, в котором стало возможным сочетание несочетаемого, столкновение высокого и низкого, их взаимопроникновение.
Писатель вспоминал в автобиографии: «По выходе из армии я попал в обстановку последних лет нэпа. Хищнический быт всякого рода дельцов и предпринимателей был глубоко чужд и враждебен мне. Сатирическое изображение этого быта стало темой моих стихов 1926—1928 годов, которые впоследствии составили книжку «Столбцы». Надо сказать, что обывательский быт советской России действительно казался поэту отталкивающим: он с удивлением наблюдал грязные и мрачные колодцы городских дворов, зловонные выгребные ямы, рынки и толкучки, наполненные пестрым людом: нищими, спекулянтами, калеками. Одна из реалий тогдашней жизни, пивная, описана в стихотворении «Красная Бавария» (в поздней редакции «Вечерний бар»):
В глуши бутылочного рая,
Где пальмы высохли давно,
Под электричеством играя,
В бокале плавало окно.
Оно, как золото, блестело,
Потом садилось, тяжелело,
Над ним пивной дымок вился...
Но это рассказать нельзя.
И в том бутылочном раю
Сирены дрогли на краю
Кривой эстрады. На поруки
Им были отданы глаза.
Они простерли к небесам
Эмалированные руки
И ели бутерброд от скуки.
Поэтическая система стихотворения имеет вполне ясную смысловую направленность: поэт стремится ударить в нэповский быт, взорвать его изнутри силой художественного слова. Отсюда в приведенном отрывке — иронические метафоры («в глуши бутылочного рая», «сирены», то есть певицы, руки которых кажутся «эмалированными» от яркого электрического света); эффектные зрительные образы, в которых сталкиваются разные по масштабу детали (бокал и отражающееся в нем, «плавающее» окно, которое «садилось, тяжелело»). Заболоцкий придвигает картину вплотную к глазам зрителя. Она становится рельефной, выпуклой, одушевленной.
Подобные изобразительные приемы использованы поэтом в стихотворении «Свадьба», где вещи наделяются самостоятельным бытием: здесь сковорода «сидит орлом» и «над нею проклинает детство цыпленок, синий от мытья». Перед нами не только ироническое описание вещей и предметов, но и людей на свадьбе, которые напоминают Заболоцкому те же вещи в силу своей бездуховности и ограниченности:
Мясистых баб большая стая
Сидит вокруг, пером блистая,
И лысый венчик горностая
Венчает груди, ожирев
В поту столетних королев.
Поэт задыхается в пошлой атмосфере свадьбы, и в его изображении она постепенно перерастает в фарс и ужас: танец превращается в чудовище со «скорченными ногами», поп не поет, а «воет», бокалы становятся «пудовыми» и «ревут». Да и сам дом, в котором разыгралась эта гротескная свадьба, подобен «норе». В противоречивых ощущениях художника кроется понимание того, что звериное и вещное действительно живет в человеке, и человек его преодолевает. В конечном итоге именно из этого животного хаоса, по мнению Заболоцкого, вырастает разумное и живое.
Можно назвать еще ряд стихотворений, в которых тоже возникают «кошмары бытия», пошлости быта. Это, например, страшный фокстрот из стихотворения с одноименным названием, «уроды, словно истуканы», обитающие во мраке нэповского базара («На рынке»), это хлебопеки, превращающиеся в идолов с тиарами на головах («Пекарня»).
Но жутким кошмарам противостоит скрытый образ поэта-человека, «праведника отважного», в котором прорастает пафос лирического «я» Заболоцкого. А также сказочная радость человеческого обихода, как в стихотворении «Рыбная лавка»:
Тут тело розовой севрюги,
Прекраснейшей из всех севрюг,
Висело, вытянувши руки,
Хвостом прицеплено на крюк.
Под ней кета пылала мясом,
Угри, подобные колбасам,
В копченой пышности и лени
Дымились, подогнув колени,
И среди них, как желтый клык,
Сидел на блюде царь-балык.
На примере этого отрывка хорошо видно, что Заболоцкий вводит в образный строй живописные приемы. Подбор метафор по подобию формы или цвета, четкое представление о взаимном расположении предметов — все говорит об интересе поэта к живописи. И действительно, в 20-е годы он увлекался творчеством Филонова, Шагала, Малевича, на всю жизнь полюбил картины Брейгеля. Позднее признавал родственность своего раннего творчества примитивизму Руссо. Со временем круг художников, у которых Заболоцкий учился видеть мир, менялся, но интерес к живописи сохранился на всю жизнь. В 1958 году Б. Пастернак так написал о встрече с Заболоцким: «Когда он тут читал свои стихи, мне показалось, что он развесил по стенам множество картин в рамках, и они не исчезли, остались висеть...»
Оценивая поэтику цикла «Столбцы», можно сказать, что она была и традиционной, и новаторской. Традиционными были пластическая конкретность, внутренняя законченность, некоторые приемы русского модернизма и футуризма. Новаторство составляли сдвиги и нагромождения словесных образов, контрастные переходы высокого и низкого. Конечно, стихи этого сборника были многоплановы, их воздействие на читателей не было одинаковым. Поэтому критические оценки были различными: от восторженных похвал до резкого неприятия. Но одно качество этих стихов было несомненным: дух раблезианства, карнавальной пляски, цирковой феерии. По словам критика Д. Максимова, Заболоцкий любовался в «Столбцах» «грубой и тупой, но остро ощутимой материальностью, фламандской плотью этого мира, громыханием его тяжеловесной материи, его грузной, утробной, но красочной жизненностью».